Больше здесь Лешке делать было нечего. Он пошел к себе.
За его столом сидела Лена. Наташа косилась на нее с неприязнью.
Вчерашний разговор еще жил в Лешке. Все время жил. От него было тревожно и смутно. Лешка хотел видеть Лену и боялся. А она улыбалась — хоть бы что.
— Здравствуй, Леша.
— Здравствуй... Ты чего гуляешь?
— Обеденный перерыв. Пошла принимать пищу — завернула к тебе. Пойдем?
— Да не... Дела тут всякие.
Лена сникла. Теребя нарядную косынку на шее, сказала:
— Ну что же... Может, проводишь хоть маленько?
«Хм, придется».
Они вышли в жаркий полдень. Солнце плавило смолу на соснах и, кажется, хвою. Лена стала в тенечке и грустно распахнула глаза на Лешку. Сейчас она что-то скажет, подумал он и заметил, что его сердце бьется. Ему хотелось, чтобы она ничего не говорила, а снова бы улыбнулась, взмахнула беззаботно рукой «Привет!» и убежала бы в столовку. И в то же время хотелось, чтобы опять, как вчера, она заговорила о том, почему приехала сюда и как он ей нужен.
— Что же ты в машинистки Натку выбрал? — улыбнулась Лена.— Татка красивее.
— А ну,— буркнул Лешка.
— Ну, ладно, Леша, иди,— сказала она,— у тебя дела.
— Да ничего,—смутился он; ему хотелось сказать что-то важное — он не знал как.
— Иди, иди. Приветик!— Она и верно взмахнула рукой и пошла решительно и быстро.
Лешка смотрел ей вслед, ему хотелось побежать и догнать ее...
4.
Лешка вернулся с Тунги — мотался туда по поручению Маныгина — и, чтобы прохладиться, сел в тенечке на кучу досок неподалеку от вагончиков. Отирая нот, он похлестывал себя веткой, отгоняя комарье, и подставлял грязное от пыли вспотевшее лицо под ветерок, сквозящий с озера.
Рабочий день кончился, возле вагончиков было людно; Лешка смотрел туда и удивлялся, как много в поселке стало собак. Одни валялись на пыльной, вдрызг разбитой сапогами земле, другие бродили лениво и бесцельно, но все они чувствовали себя здесь превосходно: их подкармливали, никто не гнал и не заставлял работать. «Бездельницы-приживалки а,— беззлобно и мельком подумал Лешка.
Ему хотелось увидеть Лену.
На Тунгу он уехал с попуткой, а обратно возвращался пешим. Дорога тянулась по нюру— чахлому низкорослому лесу на болоте. Шла насыпка грунта на лежневку, было пыльно и душно, а пойти по лесу Лешка не рисковал: увязнешь в топи. Он плюхал по дороге и вспоминал о Вале, секретарше начальника Тунгинского стройуправления,
Эта Валя уже не первый раз пыталась его заинтересовать: строила глазки, а сегодня, когда он томился в закутке-приемной, подсела к нему и завела разговор. Разговор был пустяковый, стандартный, но Валя кокетливо взглядывала на Лешку, рукой своей, теплой и гладкой, часто касалась его, и Лешке было это неприятно. Ему было бы приятно, если бы на месте Вали оказалась Лена и сидели бы они не в том закутке, а где-нибудь совсем-совсем одни. Например, в избушке... на берегу лесного озера, как говорила Лена. А он еще фыркнул тогда, болван!
Лешке представилось, как приходит он к этой избушке, измаянный какой-то тяжкой работой, усталый и довольный, а на пороге стоит, улыбается Лена. Сядут они на крылечке, и Лена погладит его потрудившиеся жесткие руки, и привалится плечом, и склонит свою голову к его голове. Он даже ощутил ее прикосновение... Будто сотни мурашей промчались, шевеля остренькими лапками, по его телу — как говорят, мороз по коже прошел,— Лешка прибавил шагу, захотелось скорее очутиться поближе к Лене.
И вот сидел он теперь, вспотевший и нетерпеливый, осматривался — не видать ли где-нибудь ее. Размолвка между ними, даже не размолвка, а натянутость какая-то, возникшая после того ночного разговора, прошла. Лена держалась просто, по-дружески, никак не поминая вырвавшегося призвания, но Лешка-то его не забыл. Он теперь частенько ловил себя на том, что присматривается к ней словно бы не своими, а чьими-то чужими, со стороны, глазами, и чутко вслушивался в ее глуховато звенящий голос, и любовался чистым и нежным ее лицом, и отворачивался, когда взгляд падал на ложбинку за вырезом платья.
Лена притягивала его к себе все больше, все сильнее. Особенно когда ее не было рядом.
Лешка еще не знал, что часто именно так начинается любовь. Он не знал, что любовь — всегда плод собственной души человека, и теперь, когда она уронила свое семя в его душу, сам он стал невольным садовником: его мечтания и раздумья были животворной влагой, необходимой для созревания чувства.
Лена вывернулась из-за деревьев неожиданно. Лешка привстал и подался вперед, но тут же опустился обратно: она оживленно разговаривала о чем-то с бородатым подмосковным парнем, одним из гитаристов. Им было весело, они смеялись. Лена была в трикотажном спортивном костюме, стройная, красивая. Лешка ссутулился и отвернулся.