— Значит, точно? — подняла на него глаза Надя.— Ну, конечно, ты должен знать — все-таки помощник у Маныгина.
— А как действовать-то, Леша? Что — известно, кто ворует? — Лена спросила это почему-то шепотом.
— Хм.— Лешка сник.— Если бы было известно... Аникей со стуком отложил готовую доску.
— Рассуждаете... Будто не знаете, кто в той мастерской работает! — И обжег Надю каленым взглядом.
— Ты что? — Она, казалось, даже присела.— Ты на кого намекаешь?
— Ты же поняла! — Он рванул к себе ящик с инструментом, прихватил фуганок и, не сказав больше ни слова, ушел...
Когда Лешка притопал домой, Аникей был в комнате один, сидел в задумчивости у стола, черкал на листе бумаги. Лешка глянул краешком глаза — непонятная, но отнюдь не бессмысленная вязь каких-то линий.
— Что это?
— Да так.. Хотел в магазине поверх книжных полок что-то вроде орнамента пустить.
— Ну и...
— Материал мне нужен особый, ну хотя бы стеклопластик и латунную проволоку. Сима, этот снабженец наш, обещал, да от обещаний проку мало.
«А-а,— не то сказал, не то подумал Лешка.— Нет, брат, дорогой мой человек, не из-за стеклопластика ты голову повесил».
— Все равно магазин-то надо отделать получше,— будто отвечая ему, молвил Аникей.
Ввалились Дим Димыч и Антоха, разгоряченные, словно бежали. Спорили о чем-то. Лешка набросился на Преображенского:
— Комсорг, надо что-то делать! — И выложил все, о чем наслушался за день.
— Ну и что же ты предлагаешь? — Очки Дим Димыча сверкнули иронично и деловито.
— Вот еще Аникея послушай. У него есть определенные подозрения.
— Какие это подозрения? — сердито вскинулся тот.— Никаких подозрений у меня нет.
— А если серьезно? — придвинулся к нему Дим Димыч.
— А я и не шучу. Мало ли чо мог я ляпнуть сгоряча,— это он Лешке,— нечего трепать языком. Пока никаких определенных соображений у меня нет.
— Тут соображения-подозрения ни к чему,— вступил в разговор Антоха.— Чего теорию разводить? Говорю я тебе,— повернулся он к Дим Димычу,— с этой вертихвостки Татьяны надо нитку тянуть. Сколько уж от нее Дельфина парней по ночам гоняла. Развела, понимаешь, кильдым!
— Какой-такой кильдым? — похлопал глазами Лешка.
— Хэ, необразованность! Ну, притон.
— Это у Таты? — с изумлением вспомнил он красивенькую кандидатку в машинистки.
— У нее самой... Видишь, какой кусочек ты упустил.— Антоха заржал.
— Прекрати, Антон.— В очках Дим Димыча оставалась только деловитость.— С этой «штучкой» мы разберемся. Но этого мало. И нельзя все валить в одно. Давайте, как говорит Ситников, так: мух — отдельно, котлеты — отдельно. Вот завтра в обеденный перерыв у нас бюро, ты, Леша, если хочешь, приходи... Где вот наш Новиков пропадает? На дежурстве, что ли?
— У него вахта с утра была.
— Бродит где-то... Он, по-моему, тайком выпивает, Не замечали?
Лешка пожал плечами, промолчал. Другие тоже,
А на следующий день его ждал сюрприз. Маныгин попросил встретить прибывающую С рейсовым вертолетом некую даму — Галину Гавриловну.
— Ты ее бережно встреть, Алексей, ласково. Эта женщина того стоит.
Сидя на корточках у дощатой стены «аэропортовской» будки, Лешка смотрел на пузатый, с тонким хвостом МИ-4, стоявший на одной из бетонированных посадочных площадок. Ему давно хотелось хоть разок слетать на такой «стрекозе», да вот не пришлось еще ни разочка. Уже и рейсовые появились, два дня в неделю, и рабочие борта ходят непрестанно, а Лешке полетать так и не довелось. Может, попроситься у Маныгина — разрешит?
Рейсовый запаздывал. Лешка скучно поглядывал в пустое унылое небо — вдруг не прилетит? На краю вертодрома, у далеко отступившей перед топорами опушки, лениво ворочался бульдозер — ровнял площадь. Лешка встал, намереваясь пойти к дежурному диспетчеру, и в этот момент из-за кромки леса выскочил вертолет.
Бортмеханик севшей машины выбросил трапик, на землю сошли трое парней, потом в дверном проеме показалась высокая мощная женщина. Она тяжко ступила на стальной прут лестнички, сошла, поставила на бетонку два чемодана и, повернувшись, сделала рукой властный жест — бортмеханик тут же подал ей громадную, туго набитую кожаную сумку. Женщина выжидающе огляделась. Лешка понял, что это и есть Галина Гавриловна. У нее были густые сросшиеся брови, черные усики под солидным крупным носом и глухой басовитый голос. Лет ей было на вид под пятьдесят.
— Очень рада,— сумрачно сказала она, когда Лешка объявил, что пришел ее встретить,— А что, автомобиля у Анатолия Васильевича еще нет?