— Архитектурный закончил. Получил направление в проектный институт, а попросился сюда. Вот начал... мастером участка.
— Мастер! — Антоха явно издевался.— Выкрутасы у тебя от нежности воспитания. Родители-то кто? Тоже инженеры?
— Врачи.
— Вот и мечешься. «Жизнь узнать»! Дак она хоть где — жизнь. Узнавай, щупай, хватай. Денежно здесь, на Севере,— другое дело. Я вот не стесняюсь сказать, что мне рубль нужон.
— Эй, там,— сказали из полутьмы вагончика,— дровец подбросьте.— И Дим Димыч послушно потянулся к чуркам, уложенным чуть в сторонке.
— Мечта у меня есть,— продолжал Антоха.— Хочу дом поставить хороший и сад развесть. Место присмотрел. У реки, и лес близко. С женой по грибы-ягоды ходить будем, чай с вареньем пить.
— А жена-то есть? •— спросили с ближних нар; к разговору, видать, прислушивался не один Лешка.
— Дом будет — жену найду.
— Мещанство это,— сказал кто-то, уже другой, с нар.
Его одернули:
— Хватит дискуссию ночью разводить!
— Эк ты,— повернулся в полутьму Антоха,— сразу и мещанство! Подумаешь, ругательное слово...
— Это, может, еще не мещанство,— решил высказаться Слава Новиков; он во всем любил порядок, и сейчас ему, видимо, нужно было разобраться в мыслях тоже по порядку.— Деньги все получают, и дом — что тут плохого? Только для меня вот главное... как бы это, чтобы не очень хвастливо?.. Ну, можно сказать, большое ведь дело. Понимаете? Гордо как-то.
— Ну, это тоже,— неожиданно согласился Антоха.— Приятно в этакую махину, в Сибирь-то, и свою дольку вложить. А что? Потом детишкам-ребятишкам буду рассказывать, как это я тут, значит, Север осваивал, потел, мерз и вот у печки грелся. А понадобится — их пошлю. Арктику пахать, понимаешь, или там Антарктиду. Тоже махина. Как считаешь, мастер?
— Домик, садик, махина. Винегрет у тебя в голове.— Дим Димыч злился.— Ты вообще-то как сюда попал? По путевке?
— Ну, в ЦК я, конечно, не обращался. Рылом не вышел. А в райком съездил — дали путевку.
— Комсомолец?
— Был в армии. А в совхозе у нас организации нет, так что я выбывший. Ну да ведь не одним комсомольцам здесь жить. Кому-то и работать надо.
— Вон ты какой...
— Я такой. Да и ты не этакий. Комсомолец, а в полынью-то давеча нырять не стал.
Ответить на это Дим Димычу было нечего. Зато Слава не растерялся, сказал:
— Да, Карданов всем нам показал пример. Настоящий комиссар. Верно? Высокий коэффициент мужества.
— Очень вы начитанные оба, а зеленые.— Антоха сплюнул на печурку, плевок щелкнул о раскаленное железо и зашипел.— И на комиссара еще поглядеть надо.
Дверь вагончика приоткрылась, и кто-то снаружи позвал:
— Преображенского к Маныгину в управление, быстро!
Дим Димыч обернулся на зов, пожал плечами и, досадуя, встал:
— Чего это ему приспичило?
Алеха покомкал и расправил портянки.
— Вроде подсохли. Пойти поспать.— И сладко потянулся...
В вагончике стало тихо, только сопели на разные лады да всхрапывали ребята.
А к Лешке сон не шел. Почему-то разговор у печурки растревожил его, обернулся неожиданной горькой обидой, и сначала было непонятно — откуда обида-то? Лешка прислушался к тому, что творилось на душе, и понял — откуда.
От неприкаянности, от глупой податливости своей и одиночества. У ребят вон все по-другому. Ехали сюда не просто так, а с целью, каждый со своей. Даже Антоха Пьянков и то, если и куркульский у него прицел, все равно не сослепу приехал. А я? Чьи-то там путевки в райкоме остались. — на тебе, товарищ Новожилов, пожалуйста, чапай во Сибирь затыкать чужие дырки. А на что она мне, эта Сибирь? Будто в родных степях дела поважнее нету!
Ну а там, если по-честному, какое дело? Трактор водить — уметь надо, овец пасти — никто не доверит, траншеи под силос рыть — тоже машины есть. А мечта о воде, о том, чтобы добыть ее из-под сухой, прожженной солнцем земли,— давняя заветная его мечта,— и совсем, наверное, накрылась: ни умения, пи знаний...
Слышно было, как глухо постанывали и поскрипывали за стенками вагончика деревья. Верховая метель гуляла по урману, посвистывала, пронизывала лес и летела бесшабашная дальше безлюдьем, глухоманью.
Лешке стало совсем горько, жизнь представилась ему бессмысленной и ненужной. И уже не только собственное бытие, а и жизнь других тоже, казалась ему позорно суетной и тщетной. Ну, повидает Дим Димыч жизнь, ну, накопит рублей Антоха, упьется гордостью за свое участие в стройке Слава Новиков — а зачем? зачем? Одни лишь слова о высоком предназначении человека, а если вдуматься: удовлетворит он свои желания и страстишки, как удовлетворяют свои волк или крыса, а потом ведь все равно помрет, и дети его помрут, и внуки, и будет тлен, и будет ничто, ничего.