Баронессе не хотелось прекращать свои расспросы, хотя постепенно ей стало ясно, что они тяжелы для ребенка.
— Я не знаю, — сказала Рената чуть не плача, — спросите лучше у мамы.
— Оставим этот разговор, — успокоила ее баронесса. Она совсем не намеревалась говорить об этом с мамой Ренаты. Теперь она жалела, что мучила ребенка своими вопросами. Она решила пойти в дом, оставив Антонию и Ренату играть дальше.
— Твои родители наверняка привезут тебе что-нибудь вкусное, — сказала она напоследок.
Баронесса не расслышала, как ребенок спросил почти беззвучным шепотом, дают ли Винценту там, где он сейчас находится, тоже что-нибудь вкусное из еды.
Антония опять появилась перед Ренатой со своей разваливающейся на части коляской.
— Антония, — сказала Рената, наклонившись к ней, — ты знаешь, что написал Винцент в письме?
Но для Антонии ее старший брат, казалось, существовал больше в воображении, чем наяву. Она схватила куклу из коляски и с криком «Винцент, Винцент!» бросила ее Ренате.
«Что мне теперь делать, что делать?» — думала девочка и в этот момент больше всего на свете боялась такого обожаемого ею, но такого злого лица Камиллы.
* * *Столяр Карл Хруска катил свою огромную неуклюжую телегу по песчаной дорожке, ведущей к дому. Он был, как всегда, не в настроении. Сегодня у него на душе было особенно тяжело. Он взялся за одну работу у инженера, которого терпеть не мог.
Хруска был коммунистом, об этом было известно всем. Но все делали вид, будто ни о чем не догадывались, потому что Хруска был всеобщим любимцем и к тому же отменным работником. Во времена, когда большинство мужчин не знали другого ремесла, кроме военного, почиталось за счастье, если Карл Хруска соглашался что-нибудь отремонтировать или даже изготовить новую вещь. Что касалось сроков работы, то здесь никто не проявлял нетерпения, так как Хруска работал один, без помощников. Он жил в ветхом приземистом домике посреди поля. К дому вела пыльная проселочная дорога. Хруска был еще более политически неблагонадежен, чем барон, но в отличие от того ни во что не ставил дипломатию и на четвертом году войны громче, чем когда-либо, трезвонил на каждом углу, что нынешний распрекрасный режим долго не продержится и Сталин — освободитель русского народа, — освободит и австрийцев, установит равноправие и осчастливит их справедливым распределением всех благ поровну. Это-то он и сказал инженеру, который самолично разыскал его, чтобы просить о починке шести кресел от столового гарнитура в стиле «бидермейер». Но инженер не притворился, как все другие, будто бы не понимает, что говорит Хруска, или считает его высказывания не более чем шуткой, а порекомендовал ему держать язык за зубами и помнить, что гестапо сейчас действует безжалостнее, чем раньше, и когда-нибудь он наткнется на доносчика. Тогда ему не поздоровится. Хруска с гневом спросил, что уж не сам ли инженер собирается донести на него. Пусть только попробует. Он, Хруска, знает, что инженер — член нацистской партии, и когда наконец придут русские, он посмотрит, что они с ним сделают. Тогда никакой Карл Хруска ему не поможет. Инженер возмутился, стал доказывать, что он не член партии, а только промышленник, который вынужден приспосабливаться к обстоятельствам и в это тяжелое время прикладывать все силы, работая на пользу родины.
— Да, — сказал Хруска, — вы даже освобождены от военной службы, в то время как другие подыхают на фронте.
— Вы тоже выглядите гораздо здоровее тех, кто сейчас питается падалью в окопах.
Некоторое время они спорили, крича во весь голос, пока не пришла жена Хруски и не закрыла предусмотрительно ставни. Она сделала это напрасно, потому что ее муж отворил их снова и, высунувшись из окна, разгоряченным голосом прорычал начало «Интернационала».
— Довольно, Хруска, — сказал инженер, затащив его обратно в комнату. — Вы будете ремонтировать кресла или нет?
— Буду, — сказал Хруска и налил два стакана шнапса.
Хруска потребовал, чтобы кресла спустили вниз. Мария Лангталер и фрау Бергер не отважились спорить с ним. Они с трудом стащили по лестнице шаткие кресла и поставили их перед телегой. Хруска медленно погрузил их на телегу и крепко обвязал веревкой. Ему стало легче, когда он услышал, что инженера нет дома. Потом он сообщил усердно хлопочущей вокруг него фрау Бергер, что до праздника Всех Святых, то есть до ноября, они вряд ли могут рассчитывать получить свои кресла обратно. Фрау Бергер не стала с ним спорить. Когда Хруска нахально и не без намека развалился на своей телеге, она быстро побежала в дом, чтобы принести ему еду.