— Она положила трубку, когда ты сказала свое имя?
Я кивнула.
— Ну тогда просто ошиблись номером, — сказал Грегор и зевнул.
Я ничего не ответила на это. Я сидела и наблюдала, как Грегор пьет.
Он смотрел в потолок и молчал. Возле меня лежала газета. Я взяла ее и стала перелистывать. Я знала, что он не сможет долго молчать.
— Что же случилось с Матиасом? — спросил он вдруг.
— Судя по всему, его хотят у меня отобрать, — ответила я.
— Ерунда, — сказал Грегор.
Я рассказала ему о мамином звонке. Как я и ожидала, Грегор не захотел воспринять все всерьез или хотя бы как-то разобраться во всем.
— Это или интрига, или просто злость, — сказал он равнодушно. — Разберемся. В конце концов, у тебя есть мой адвокат. Но почему ты думаешь, что эта Эрб как-то связана со всем? Ты никогда о ней не упоминала.
— Я не думала, что мне придется опять услышать о ней, — ответила я.
— Эта женщина раньше что-то значила для тебя?
— Всю мою жизнь она что-то значила для меня.
— Не драматизируй, — сказал Грегор раздраженно. — С тех пор как мы познакомились, она не имела к тебе никакого отношения. Или я ошибаюсь?
— Ты ошибаешься, — сказала я и положила на кровать второе одеяло. — Ты останешься?
— Как хочешь, — сказал Грегор и начал раздеваться.
* * *На следующее утро я получила телеграмму из травматологической клиники. В ней говорилось, что моя свекровь поступила к ним с переломом шейки бедра. Я тотчас же позвонила туда. Мне очень любезно ответила медсестра, которая знала, как все произошло.
— Это случилось вчера поздно вечером, — сказала она, — в ее квартире. К счастью, ваша свекровь была не одна. Ее навещала дама, которая позвонила нам и привезла ее сюда на машине.
— Вы знаете ее имя? — спросила я.
— Один момент, — попросила сестра. — Это, должно быть, отмечено в карточке. Вот, нашла. Это была фрау Эрб, Камилла Эрб.
Ученик раздавал тетради, громко швырял их на парты. Шум в классе постепенно затихал. От разговоров с соседом всех отвлекло любопытство: каждый хотел знать оценки за последнюю работу по латинскому языку. Учитель ни на кого не смотрел, занявшись записями в журнале. В ситуации, когда ученики, несмотря на внешнее безразличие, уже ожидали успеха или провала, он предоставил мальчиков самим себе. Матиас, который сидел с Толстым, был настроен оптимистически, так как последняя работа по математике, от которой он не ожидал ничего хорошего, была оценена положительно. Когда перед ним положили тетрадь, ему нужно было лишь взглянуть на обложку, по верхнему краю которой учитель красными чернилами писал оценки. Последней была тройка. Матиас испытал чувство глубокого удовлетворения. За все время учебы это была лучшая его оценка по латыни. Он даже знал почему, но не хотел себе в этом признаваться. С тех пор как он получил письмо от отца, он стал прилежнее учиться. Наконец-то после долгого отсутствия приедет тот, кого ты так упорно не принимал, но так и не смог быть в этой борьбе до конца последовательным. Отец был олицетворением успеха, и Матиас не хотел больше противостоять ему в качестве незрелого противника, который прячется за спину матери и свои плохие отметки оправдывает происшедшим в семье: «Вот, посмотри, что случается, когда бросают жену и ребенка». Сейчас Матиас был уже слишком взрослым для таких утверждений и не мог больше заглушать в себе честолюбие, жаждущее удовлетворения.
— Ты карьерист, — сказал Толстый, увидев оценку Матиаса, и с кривой усмешкой указал на свою двойку. — Я сразу заметил, чего ты добиваешься. Ты даже перестал мне подсказывать. Ну, теперь твоя мамаша может вздохнуть с облегчением. Это из-за нее, да?
Матиас промычал в ответ что-то невразумительное. Он совсем не собирался оправдываться перед Толстым. Потом, когда делали работу над ошибками, он много раз вызывался отвечать, чем неприятно поразил своих соучеников. Учитель тоже был удивлен. После последнего урока Толстый куда-то исчез, а во время обеда сел есть с другими ребятами. Матиаса, казалось, это не очень задело, но когда Толстый после обеда хотел уйти, он задержал его.
— Толстый, — сказал он, — есть разговор. Пойдем в парк.
— Но ведь идет дождь, — возразил Толстый, который все еще был обижен. — Что там делать под дождем?
— Подумаешь, — сказал Матиас. — Пойдем.
Они молча шли, подняв воротники курток, по извилистым дорожкам старого парка, не в силах преодолеть возникшую вдруг между ними враждебность. Деревья стояли голые, опавшую листву уже собрали в кучи, скульптуры из песчаника, изображающие сцены из мифологии, были темнее, чем обычно. Лица фигур, лишенные выражения, воспринимали дождь как часть того процесса уничтожения, чьими безмолвными заложниками они были.