— Эх, да ты с ума сошла! Давай скорее!..
Скорее не получилось. Немцы остервенело стреляли по самолету — пробираться пришлось ползком, короткими перебежками, в еще издали Анна заметила, что крылья ее машины и фюзеляж во многих местах продырявлены — перкаль обшивки трепыхался на ветру, словно старое рубище.
— Ну давай же, давай, — торопила она шофера, — крутани винт! Да осторожно, зашибет!
Проворачивая пропеллер, водитель полуторки ворчал, матерился, а как только мотор связного самолетишки, чихнув пару раз, заработал, он пригнулся до земли и пулей кинулся прочь.
— Эй! Куда же ты?! — крикнула вдогонку Анна, но водителя и след простыл.
«Что делать? Как взлетать?» — искала она выход. Машину надо было развернуть в обратную сторону — не на танки же направлять. Но вот совсем рядом разорвался очередной снаряд, от которого крылья мельницы рухнули на землю, а стальное чудовище с белыми крестами, словно принюхиваясь, поводило из стороны в сторону стволом пушки, зарокотало, залязгало гусеницами и поползло к одинокому самолету.
В минуты смертельной опасности Анну Егорову уже не раз спасала ее неистребимая жажда жизни. «Нет, надо найти выход, я буду жить!..» — настойчиво твердил внутренний голос, такой же непостижимый, как сама жизнь, и, двинув рычаг газа вперед до упора, Анна пошла на взлет.
Ее взгляд привычно скользнул туда, где стояли приборы, но на месте приборной доски в самолете зияла огромная дыра. Беспомощно торчали из нее обрывки проводов, на одном из которых маятником болтался указатель скорости. Войлочную спинку переднего сиденья тоже оторвало и забросило на козырек задней кабины.
«Была не была!..» — взлетев, Анна решительно прижала машину к земле и направила ее прямо на танк. Сколько прошло секунд — пять, десять, пятнадцать, — никто бы не сказал. Но, выдержав так до того, что перед глазами стали одни белые кресты, она рванула самолет вверх. И в следующее же мгновение все то, что минуту назад представляло поле боя, выйти из которого живой казалось почти невозможным, удалилось, затонуло где-то внизу, в глубине синих теней, и страх, тревога, парализовавшие волю, отступили…
Солнце легло за горизонт. Небо еще светлело, а землю уже затянули густые сумерки. Всматриваясь в темноту, Аннушка старалась найти знакомые очертания своего аэродрома, но, кроме мрачных терриконов, различить вокруг ничего не удавалось — и снова тревога: «Куда садиться?..»
Неожиданно вдали, по курсу самолета, вспыхнул огонек. Потянуло к нему. «А вдруг свои? Может, специально костер-то разожгли?..»
Не знала Анна, что в эскадрилье майора Булкина ее уже не ждали. Летчики видели, как самолет Егоровой летел в сторону деревни, занятой гитлеровцами, так что оставалась одна надежда — на чудо, которое посещало их все реже и реже.
Однако костер горел. Анна тянулась на его трепетный свет и, когда, едва ли не на ощупь, приземлилась рядом с ним, увидела, что ее кто-то встречает. Это был механик самолета Костя Дронов.
К концу октября немцы захватили Мариуполь, Таганрог, продвинулись до Новочеркасска. На стационарных аэродромах, в бывших аэропортах, пестревших наивными осоавиахимовскими лозунгами «Дальше всех, быстрее всех…», царила неразбериха. Взлетали, садились — кто как хотел, по стоянкам бродили «безлошадные» пилоты, и однажды у Анны чуть было не увели ее самолет.
— Костя, представляешь, — рассказывала она потом механику Дронову, — только это я доставила донесение в штаб фронта, собралась домой и уже иду по самолетной стоянке, вдруг вижу: кто-то суетится у моего «утенка». Я — бегом туда. Вскочила на крыло, а в кабине здоровенный мужик сидит и мотор запускает. Ну тут я дала ему прикурить! «Вылезай, леший, из моего самолета!» — кричу, кулаками стучу ему в грудь и, видно, здорово напугала. Выскочил он из кабины, руками отмахивается: «Что ты, что ты?..» И пошел по стоянке бог весть куда — большой такой пилот, грузный. Что-то так жалко мне стало его…
Но самолеты связи эскадрильи майора Булкина, отступая вместе с наземными войсками, чаще-то всего пристраивались где-нибудь на опушке леса, возле села какого-либо. В декабре сорок первого на Южном фронте наступило затишье, и штаб фронта расположился в городке Каменск, что на Северском Донце, а его эскадрилья связи — на хуторе Филиппенко. Сюда впервые за эти долгие и трудные месяцы войны Анне Егоровой пришло письмо от матери. Из него она узнала, что немцы их деревню не заняли, но от Кувшиновского-то района стояли очень уж близко. С гордостью Степанида Васильевна сообщала о том, что совсем рядом с их деревней был штаб Конева и что в ее доме квартировали самые главные комиссары этого генерала.