«Итак, родилась, крестилась… Потом школа, рабфак, Метрострой…» Анна задумалась — с кем бы посоветоваться: «Говорить правду или молчать?..» Никто ведь в эскадрилье не знал, что она из семьи врага народа, что брат ее арестован, а сама она вот уже четыре года скрывает от всех это черное пятно…
Как забыть тот день в Ульяновской школе летчиков Осоавиахима, в которую она, Анна Егорова, была зачислена единственной из девчат. Сколько тогда было радости! И все-то ей нравилось в той школе, все-то ее любили, все у нее получалось не хуже, чем у парней. Но беда, как счастье, приходит вдруг. И вот однажды Анну вызвали в кабинет начальника школы.
— Егорова, у вас есть брат? — спросили, не ответив на приветствие, и все, кто совсем недавно поздравлял с зачислением в школу, посмотрели на нее государственно строго.
— У меня пятеро братьев, — ответила Анна, еще не догадываясь, почему так посуровели лица членов мандатной комиссии.
— Не юлите! Отвечайте как перед законом!
— Егоров Василий Александрович — кто он?.. — с разных сторон посыпались на нее вопросы, и Анна растерялась в тревоге за брата, заволновалась.
— Вася у нас рабочий… Он депутат Моссовета…
— Врешь, Егорова! Твой брат — враг народа! И ты скрыла это, хитростью пролезла в летную школу!..
Анна хотела рассказать, что никто в семье Егоровых не был и не мог быть врагом народа. Отец мерз в окопах империалистической войны, с винтовкой защищал Советскую власть в гражданскую. Старший ее брат, Василий, шестнадцатилетним мальчишкой вместе с отрядом питерских красногвардейцев пошел бить кадетов и был ранен. Кто же враг народа? Да разве сами они, Егоровы, не народ?..
Но слушать Анну не стали. Ее исключили из летной школы в тот же день.
Оставшись без копейки, она устроилась работать в трудовую колонию НКВД для малолетних правонарушителей. А спустя год отправилась к брату Алексею. Ехать предстояло через Москву. Город, когда-то любимый, с его улицами, площадями, витринами, звоном трамваев, казался ей теперь нереальным, неестественным. Все куда-то бежали, суетились. Черные репродукторы на столбах несли слова знакомых песен об огромной стране, которая просыпается с рассветом, о бронепоезде, который стоит на запасном пути. Но Анна словно не слышала этих бодрящих звуков, заливающих улицы: казалось, все происходит в тяжелом страшном сне… Задыхаясь от быстрой ходьбы, она влилась в толпу городского вокзала, подсчитала последние деньги и, наугад выбрав по железнодорожной схеме город, до какого хватило бы их доехать, взяла в кассе билет. Это оказалось как раз до Смоленска, где, Анна знала, был аэроклуб.
И вот Смоленск. С вокзала она решила идти прямо к первому секретарю обкома комсомола. В кабинете секретаря на ходу от двери до стола хотела было начать продуманную речь, но, кроме слов: «Мне нужна работа и жилье», сказать ничего не смогла. Секретарь обкома усадил Анну на диван, успокоил, потом долго куда-то звонил, о чем-то договаривался. После обеда, увидев ее пустой кошелек, одолжил двадцать пять рублей.
— До первой получки, Анна! — заключил весело и дал ей направление на льнокомбинат: — Я обо всем договорился. Работай спокойно. А как устроишься — зайдешь и расскажешь…
На Смоленском льнокомбинате Анну Егорову приняли счетоводом по расчету прядильщиц. Вскоре зачислили и в тренировочную группу аэроклуба. Летала Анна бесстрашно, уверенно, так что снова единственную «женскую» путевку — теперь уже на учебу в Херсонскую авиашколу — вручили ей.
Умолчала Анна Егорова о «темных пятнах» своей биографии: ничего не сказала о брате Василии, об отчислении из Ульяновской школы пилотов — и, слава богу, пронесло. Определили ее, правда, только на штурманское отделение, но она была несказанно рада и этому, о чем сразу же телеграфировала матери.
Степанида Васильевна благословила дочку.
«Родная моя, — писала она уже в Херсон, — я получила твою телеграмму. Рада за тебя. Но еще больше бы я радовалась тому, если бы ты не стремилась в небо. Неужели мало хороших профессий на земле? Вот твоя подружка Настя Рассказова окончила ветеринарный техникум, живет дома, лечит домашний скот в колхозе, и никаких нет тревог у ее матери. А вы у меня все какие-то неспокойные, чего-то все добиваетесь и куда-то стремитесь.
Восемь человек вас, детей, у меня, и за всех я в тревоге. Все разлетелись мои птенцы. Вот и последнего, Костю, проводила в армию. Дала ему наказ служить верно и честно, но, когда поезд с ним стал скрываться за поворотом, упала на платформе без сознания. И что это уж со мной такое приключилось — ума не приложу…»
Ничего-то не написала Степанида Васильевна о том, как добивалась приема у прокурора по надзору за органами ОГПУ. В тюремных очередях женщины рассказывали ей, что надо делать, чтобы прокурор выслушал, куда обращаться и что писать — как устроить все, чтобы сына ее, Василия, выпустили на волю. Но кто-то сказал матери другое: мол, лес рубят — щепки летят. Нет! Не могла она согласиться с тем, чтобы ради той хорошей жизни, за которую люди стали, можно было бы терзать живого человека. И возносила Степанида молитвы богу, молила, чтобы дух добра и милосердия смягчил сердца тех, кто решает судьбу ее сына…