Нетрудно было предположить, чем бы мог закончиться для Анны ее первый боевой вылет на штурмовку, не выручи свои истребители. Они отогнали «мессеров», одного сбили, и Анна поблагодарила по рации незнакомых ей ребят, которые так вовремя подоспели и выручили ее:
— Спасибо, «маленькие»!
Но «маленьких» и след простыл. Правда, кто-то из них несколько назидательно успел бросить в эфир:
— «Горбатый», а ты что бабьим-то голосом заговорил? С перепугу, что ли?..
Вечером пилоты обмыли боевое крещение штурмовика Егоровой.
— Больше не гуляй без нас! — строго заметил капитан Карев. — Недолго до греха… — И сначала было бульканье, потом сосредоточенное кряхтенье, неистовый хруст огурцов, потом все заговорили, задвигались, засмеялись. И Анне Егоровой так было хорошо среди этих простых и близких ей парней, что, казалось, лютая война и та не выдержала да отступила от них.
В один из таких вечеров прямо на аэродроме неподалеку от станицы Поповической пилоты как-то устроили танцы. Анну приглашали танцевать все поочередно. Никому не отказывая, она весело кружилась с парнями, и только капитан Покровский сидел одиноко в сторонке, казалось, равнодушный ко всему на свете.
— Кирилыч! — решила растормошить его Анна и чуточку манерно поклонилась. — Прошу вас на тур вальса.
Капитан Покровский грустно улыбнулся — в уголках его губ постоянно таилось что-то похожее на горькую усмешку, — но встал навстречу Анне и предложил просто пройтись по станице.
Стоял тихий теплый вечер. В небе, пока еще светлом и необыкновенно высоком, загорались первые звезды, а из-за леса медленно-медленно, с какими-то мучительными потугами выплывала огромная жуткая луна.
— Знаешь, Егорушка, ты вот, наверно, думаешь: что это Кирилыч такой нелюдимый, не повеселится никогда с пилотской братвой? А я ведь по натуре очень веселый был и сейчас порой охота какую-нибудь шутку отмочить, да что-то сломалось внутри. Я чувствую, что скоро меня не станет…
— Кирилыч, полно-ка говорить такое! — искренне возмутилась Анна. — У вас столько побед, боевых орденов. Вам даже и думать о таком нельзя. Кстати, давно хотела спросить: почему вы только командир звена?
— Нет славы без шипов и нет великого чела, не украшенного терниями, — усмехнулся Покровский.
— Нет, я серьезно, Тит Кирилыч.
— Ну, если хочешь, слушай… — И он рассказал Анне о том, что произошло с ним до его прихода в штурмовой авиаполк.
…22 июня 1941 года капитан Покровский встретил командиром эскадрильи 136-го скоростного бомбардировочного. В тот день он дважды вылетал на боевые задания и на бомбардировщике Як-4 разгонял строй самолетов противника. Как уцелел — сам удивлялся. Ну а потом, за три первых месяца войны, все-таки сбивали — девять раз горел…
В полку все знали, что три ордена Красного Знамени капитан Покровский получил за мужество и отвагу, проявленные по защите Отечества в разных войнах. Первый орден — за бои у озера Хасан, второй — в финскую войну, третий — в самом начале Великой Отечественной.
— …И вот, когда меня сбили девятый раз, со мной рухнул последний в полку самолет. Да и вообще от того полка осталось одно название — скоростной бомбардировочный. Пять летчиков, ни одной боевой машины. Тогда-то нас и отправили в тыл — в учебно-тренировочный авиаполк для переучивания на новую технику!
Приехали. Это было в конце сорок первого. Гляжу — никто не торопится нас переучивать. Самолетов нет, пилоты толпами слоняются из угла в угол. Ну я и не выдержал. Сколько, говорю, такое безобразие терпеть будем?! Позор — с немцем не сладим. Где новые самолеты? Что начальство думает?! Ну тут и началось. Кто-то донес на меня. Вызывают в политотдел. Речь держат такую: «Вы хотели вызвать недовольство летчиков! Сеяли панику!» Ну и дальше: мол, партия очищает свои ряды от идейно неустойчивых, политически враждебных элементов, паникеров… Словом, исключили меня из партии, сорвали с груди ордена — эти три моих боевика, под белы рученьки — и приговор готов! Расстрелять!..
Так бы оно, конечно, и было, и не гулять бы мне сейчас с тобой, Егорушка, по этой станице — пилоты выручили. Написали письмо самому Калинину, срочно — самолетом — доставили в Москву. Ну, вот я и жив.
Аннушка, внимательно слушая Покровского, остановила его мягкой улыбкой.
— Но все это, Кирилыч, позади, слава богу. Сейчас-то что унывать? Вы такой храбрый человек…
Покровский усмехнулся:
— Эх, Егорушка, светлая твоя душа… На войне-то храбрым быть просто. Мы ведь в строю и, в сущности, только приказы исполняем. Вот гражданская смелость в нашей жизни явление куда более редкое, чем воинская доблесть.