На остановках гитлеровцы с грохотом распахивали дверь товарного вагона. Тогда к нему сбегались местные жители, и десятки любопытных глаз рассматривали пленных.
— Руссише швайн! — кричал самодовольный охранник, и немцы долго не задерживались у эшелона, из которого потягивало тошнотворным запахом гниющих ран и прогорклой кислятиной пота давно не мытых человеческих тел.
Пять дней и пять ночей пленных везли по Германии. Наконец эшелон загнали в какой-то тупик, послышались команды, лай немецких овчарок — и вот ударами плетей, прикладами всех выгнали из вагонов, построили в колонну и повели путем, который для многих должен был стать последним в жизни.
Анну несли на носилках. Разместили вместе с Юлей в цементном карцере. Двухярусные нары, под потолком окошко с двойными решетками, у холодных металлических дверей охранник с автоматом на шее. Это был Кюстринский концентрационный лагерь.
Не сразу, но в изолированный карцер к Анне однажды привели доктора. Он вошел вслед за фельдфебелем и, ни слова не говоря, внимательно осмотрел раненую. Бывший военврач 2 ранга Георгий Федорович Синяков, которого здесь все называли попросту — «русский доктор», настоял перед командованием лагеря на лечении Анны. Сам он в плен к немцам попал под Киевом в сорок первом, в дни отступления. С тех пор «русский доктор» и работал в чрезвычайно трудных условиях концлагеря. Опытный хирург, он творил чудеса, воскрешая людей из мертвых, а однажды спас сына самого коменданта. Это и позволило «русскому доктору» высказывать немцам просьбы, настаивать на лечении даже тех, кому по лагерным законам оставалась только смерть в печах крематория…
Как-то Синяков пришел к Анне не один. С ним был, как она узнала потом, тоже военнопленный доктор — профессор Белградского университета Павле Трпинац. Он стал появляться у Анны с лекарствами, которые приходили в посылках международного Красного Креста, и дело вскоре пошло на поправку.
Анна еще не могла передвигаться, но уже жила жизнью лагеря. Она знала, что территория этой кухни смерти — почти правильный, размеченный с немецкой точностью прямоугольник. Обнесен он двойным рядом колючей проволоки, а между проволочным ограждением — спираль Бруно. Через каждые сто метров с вышек за пленными наблюдают охранники. На вышках прожектора, пулеметы. Особенно строго охраняется секция, где расположены русские пленные. Это самая большая секция. Поменьше французская, английская, американская, югославская, итальянская, польская. Внутри секции русских восемь фанерных бараков — это лазарет. В каждом по 250 человек на двухэтажных нарах. Обгорелые, умирающие от ран летчики, танкисты, пехотинцы в день получали по двести граммов эрзац-хлеба да литр баланды из неочищенной и непромытой брюквы с добавлением дрожжей. Немцы любыми путями готовы были истреблять русских. Пуля в лоб или в затылок — за непослушание, и здесь любой охранник — и судья тебе, и исполнитель приговора. А за малейшую другую провинность — штраф, который налагался сразу на весь барак. Истощенных до предела людей лишали на срок до трех дней всей пищи.
И вот однажды Анна получила кусок хлеба. Кто-то из товарищей по беде передал ей последнее, что мог, — свою пайку. В хлебе она обнаружила записку. По-русски милосердно к ней обращались: «Держись, сестренка!» Так в кромешном аду люди проверялись на человечность.
А с поправкой Анны в карцер зачастили откровенные провокаторы, представители из каких-то неизвестных ей организаций: то из армии освобождения России, то из Красного Креста — якобы проверить, как содержатся пленные соотечественники.
— Мы уважаем сильных! — заявил ей однажды прибывший в Кюстринский лагерь какой-то высокопоставленный эсэсовец. — Твое слово — и завтра будешь в лучшем госпитале Берлина. А послезавтра о тебе заговорят все газеты великого рейха!
Анна отказалась отвечать эсэсовцу. За нее вступилась Юля Кращенко.
— Молчать, русская свинья! — оборвал гитлеровец.
Юля не выдержала и крикнула:
— Сам свинья! Немецкая…
Вечером санинструктора Кращенко от Анны увели. Больше она ее не видела. Когда же в карцер пришел Синяков, Анна рассказала ему о случившемся, но не все-то мог исправить, не все вернуть людям и «русский доктор».
— Эх вы, несмышленыши… С врагом-то хитрить надо… — только и сказал он Анне, и тогда она попросила Синякова перепрятать ее партбилет и ордена:
— В моем сапоге тайник… Если вернетесь на Родину, передайте кому следует…