И это было его первым утешением.
Вторым утешением стало то, что слышал и видел он у самих эллинов. Они словно пробуждались от тяжелого сна. Они напоминали человека, страдавшего долгим мучительным недугом, который перенес короткую болезненную операцию, вернувшую ему здоровье. На вопросы и сетования Полибия, все говорили ему: «Мы не были бы спасены, если бы не были быстро сокрушены» (XXXIX, 11, 12). Теперь все происшедшее не казалось больше Полибию ужасным недоразумением, страшным сном. Напротив, можно было подумать, что сами боги хранили Элладу и очередной раз спасли ее против ее воли. «Когда тупость и бессмыслие овладели всеми эллинами до такой степени… напрашивается сам собой вопрос: как не погибли все эллины до единого? На мой взгляд, события имели такой вид, как будто изворотливая и ловкая судьба боролась против тупости и умоисступления вождей; всячески и отовсюду теснимая безумием правителей, она старалась во что бы то ни стало спасти ахейцев и ухватилась подобно искусному борцу за последнее оставшееся средство. Состояло оно в том, чтобы быстро сломить силы эллинов и дать неприятелю легкую победу над ними. Так судьба и сделала». В результате и римляне не успели по-настоящему разгневаться, а всем известно, как тяжек их гнев, и вожди демократии не успели по-настоящему воспользоваться властью. А как бы они ею воспользовались, довольно ясно (XXXIX, 6–11).
Полибий увидел затем, что эллины вовсе не стали рабами и положение их совсем не так ужасно. Все больше и больше то, что произошло, казалось Полибию приступом какого-то массового безумия, которое нашло на Элладу. Этой-то болезнью и воспользовались ловкие демократы. Он не мог более осуждать эллинов. Они невиновны, восклицает он, виновны вожаки, «от которых исходило столь тяжкое ослепление народа» (XXXVIII, 5, 13){140}. Может быть, именно тогда появились у него некоторые горькие мысли. Он ведь всегда утверждал, что стоит человеку разумным словом разъяснить его ошибки, и он вернется на путь истинный. И вдруг у него вырвалось: «Не знаю почему, люди, ясно сознавая свои ошибки, не только не могут излечиться от безрассудства, но не обнаруживают даже ни малейшего колебания, что бывает даже у неразумных животных». Животное дважды не поймаешь на одну приманку. Более того, увидав, что другой зверь попался в капкан, оно даже близко не подойдет к западне. «Люди, наоборот, сколько бы ни слышали об окончательной гибели городов… сколько бы сами ни видели гибнущих городов, слепо идут на приманку», которую подсовывают им ловкие демагоги. А ведь они «прекрасно знают, что не уцелел никогда никто из людей, проглотивших подобную приманку» (XV, 21).
Вот два случая, прекрасно характеризующие нашего героя. Муммию поручено было доставить в Рим картины и статуи из Коринфа. Какой-то римлянин увидал изображение Филопемена. Он закричал, что это отъявленный враг Рима, и уже хотел сбросить его с пьедестала. Но Полибий ринулся, как лев, загородил собой статую и сказал, что сейчас все объяснит. И он стал рассказывать о Филопемене, начиная с детских лет. Полибий говорил и говорил. Уполномоченные слушали лекцию терпеливо и внимательно. Затем они распорядились поставить статую на место и больше не трогать изображений Последнего эллина. Вдруг Полибий заметил в обозе главнокомандующего среди статуй, которые собирались вывозить из Эллады, изображения Арата. Он тут же выпросил их у Муммия. Покладистый немедленно велел их распаковать. Полибий завладел статуями и с торжеством водрузил их на место. Народ настолько был поражен и восхищен, увидя, как Полибий возвращается, нагруженный статуями, что поставил ему самому мраморное изваяние (XXXIX, 3).