В январе 1907 года Бакай вышел в отставку, получил солидную пенсию и поселился в Петербурге. За время работы в охранке он собрал значительное количество служебных документов (циркуляры Департамента полиции, «Обзоры важнейших дознаний» со списками разыскиваемых революционеров и другие секретнейшие материалы). В мартовском номере журнала «Былое» появились первые публикации из его личного архива. Убедившись в искренности бывшего полицейского, редакторы «Былого» В. Я. Богучарский, В. Л. Бурцев и П. Е. Щеголев сочли необходимым уведомить эсеров об орудовавшем в их партии Раскине. Щеголев отправился в Гельсингфорс (Хельсинки) и все рассказал члену Боевой организации Б. В. Савинкову, а тот... Азефу...[590]
Тем временем отставной чиновник Варшавской охранки беззаботно жил в Петербурге. «На свободе я занялся писанием воспоминаний,— сообщал Бакай,— а главным образом составлял записку о всех фактах провокаций с расстрелами, пытками, изготовлением бомб и прочего исключительно на основе фактов, которые я по совету В. Л. Бурцева должен был подать во II Государственную думу»[591].
Разумеется, охранка установила наблюдение за редакторами «Былого» и редакцией. На что рассчитывали многоопытный Бакай и его новые литературные коллеги, понять невозможно. Произошло неминуемое — Бакай почувствовал слежку. Бурцев рекомендовал ему срочно скрыться из Петербурга. 1 апреля 1907 года Бакая остановили на улице, обыскали и обнаружили рукопись о пытках в Варшавской охранке. Отставной чиновник Департамента полиции оказался в Петропавловской крепости подследственным у бывших сослуживцев.
«Мне предъявили обвинение в выдаче государственных тайн,— писал Бакай,— имея в виду статью о черных кабинетах и разоблачение о провокациях, а также участие в четырех террористических актах по отношению к провокаторам... Я просил передать меня судебным властям, но меня предпочли выслать в Сибирь. При дознаниях я просил личного свидания с директором Департамента полиции М. И. Трусе-вичем и хотел с ним говорить об ужасах провокации, но свидание не состоялось» [592].
В Петропавловской крепости от Бакая не добились даже намека на раскаяние. Следовательно, на суде он мог заняться публичным разоблачением средств и методов борьбы с революционерами, применяемых политической полицией. Поэтому его в административном порядке на основании постановления Особого совещания отправили на три года в Восточную Сибирь. Мягкость, проявленная правительством по отношению к нему, непонятна. Возможно, политическая полиция еще надеялась увидеть его в своих рядах.
Но далее произошло нечто еще более странное, чему долго не могли поверить даже эсеры, вполне доверявшие Бурцеву. Предварительно договорившись с Бурцевым, Бакай по дороге в ссылку сказался больным. В Тюмени жандармы оставили его в частном доме без охраны, и он с помощью приехавшей за ним С. В. Савинковой, сестры известного террориста, благополучно совершил побег, а через неделю, в январе 1908 года, в Финляндии встретился с Бурцевым, которому еще весной 1907 года Департамент полиции беспрепятственно выдал заграничный паспорт. Они отправились во Францию, где Бакай на некоторое время сделался постоянным сотрудником исторических сборников «Былое», издававшихся Бурцевым в Париже. В них он поместил статьи о провокаторах и их месте в правительственном аппарате, в нелегальной газете «Революционная мысль» опубликовал список из 135 фамилий шпиков и провокаторов. В его статьях изложены факты, доказывающие лицемерие правительства, полное несоответствие высказываний руководителей Министерства внутренних дел с их действиями.
И на сей раз информация, которой располагал Бакай, поступила к Азефу задолго до того, как просочилась к руководству партии социалистов-революционеров [593].
РАЗГУЛ ПРОВОКАЦИИ
В начале XX века полицейская политическая провокация в России достигла своего апогея. Почву для ее взлета готовили еще в прошлом столетии Судейкин и Рачковский.
В 1895 году руководитель Заграничной агентуры Рачковский писал директору Департамента полиции С. Э. Звонлянскому о необходимости внедрения секретных агентов во все революционные партии: «(...) осмеливаюсь думать, что время, переживаемое Россией, исполнено крайней неопределенности во взаимных отношениях многочисленных элементов, враждебных существующему политическому строю. Последнее обстоятельство представляет, по моему разумению, как нельзя более благоприятный момент для организации правильных агентурных сил, которые, сообразно представившимся условиям, могли бы систематически и с полным вероятием на успех подавлять революционные происки, во всяком случае не допускать им развиваться до крайних пределов»[594]. И он успешно занимался своим ремеслом в Европе.