В голове Судейкина родилась фантасмагорическая идея провокации в масштабах империи: он посредством правительственного агента организует жесткий контроль существующей революционной партии, заботится о ее пополнении, по мере надобности раскрывает и уничтожает ее по частям, но одновременно руками революционеров ликвидирует мешающих ему конкурентов из высшей администрации. Как же все просто и безопасно: система замыкается на себя — охотник и есть творец добычи. В партию вступают настоящие революционеры, и у них нет надобности в другой партии, а что гибнут люди, ничего тут не поделаешь, они же все равно гибнут в настоящей борьбе с монархией за настоящие свободу и равенство. А что полицейская машина сама себя загружает, так этого никто не знает и еще долго не узнает.
Страшновато. Такое могло родиться в голове человека, живущего в стране, где гражданских прав нет и в зародыше, где бесправие возведено в принцип, пестуемый и всесторонне укрепляемый веками.
Если бы Дегаев только выдавал своих товарищей... Он на паях с охранкой организовывал «подпольные типографии», издавал «Листок Народной воли», в котором призывал к убийству Судейкина и министра внутренних дел графа Д. А. Толстого, вербовал в «Народную волю» молодые силы и, не пуская их в дело революции, отдавал на растерзание Судейкину, Народоволец А. Н. Бах, впоследствии известный химик, академик, привел в своих воспоминаниях слова Судейкина: «Вы подрастете, а мы вас подкосим, вы подрастете, а мы вас подкосим» [315].
Отовсюду веяло могильным холодом, люди опасались встреч, подозревали друг друга в предательстве, народовольчество погружалось в мрак, задыхалось от недоверия, произошло «замутнение» его рядов — с полицией оказался связанным не один Дегаев, Іегаевщина разрушала нравственность и уничтожала партию. Сравнимый с дегаевщиной урон русскому революционному движению нанес только С. Г. Нечаев.
Молодой царь перестал пугаться собственной тени, он показывался среди людей, улыбался. Вся полицейская Россия знала, кому принадлежала эта заслуга, знал это и Судейкин и считал себя обиженным.
«Ему,— писал Л. А Тихомиров,— которого не хотели выпускать из роли сыщика, постоянно мерещился портфель министра внутренних дел, роль всероссийского диктатора, державшего в своих ежовых рукавицах бездарного и слабого царя. Разлад между радужной мечтою и серенькой действительностью оказался слишком резок. Судейкин всеми силами старался разрушить такой «узкий» взгляд на себя и настоятельно добивался свиданий с царем. Толстой, напротив, употреблял все усилия не допускать его до этого. И действительно, Судейкин во всю жизнь так и не успел получить у царя ни одной аудиенции, не был даже ему представлен Толстой на этот счет — человек ловкий и на своем поставить умел. Судейкин из себя выходил, но ничего не мог сделать, постоянно наталкиваясь на неведомую руку, оттиравшую его от царя. «Если бы мне увидеть государя хоть один раз,— говорил он с досадой,— я бы сумел показать себя, я бы сумел его привязать к себе». И он ненавидел Толстого всеми силами души» [316].
Написанное Тихомировым о Судейкине со слов С. П Дегаева превосходило изучившего своего патрона, подтверждается и другими вполне авторитетными источниками. Позже читатель убедится, сколь поразительно одинаковы грезы жандармского подполковника и священника Петербургской пересыльной тюрьмы Г. А Гапона, мечты малограмотных тще-славцев, решивших, что лишь они в состоянии научить царей управлять государством и спасти Россию от неминуемой гибели,— достаточно появиться перед царем и раскрыть ему глаза, а уж он обласкает, приблизит и одарит.