– Так к утру, крайний срок к полудню. Этот Красавчик обещал ко мне зайти завтра, в это время, за ответом. – Брать его у тебя нельзя.
– А зачем его брать-то? Я за ним своих ребятушек пошлю, они его и отпасут в лучшем виде.
Бахтин задумался. Дело представлялось серьезным. Он знал, что ребятушки Каина вполне могут отследить Красавчика. Но риск.
– Вы не сомневайтесь, Александр Петрович, отпасем в лучшем виде. А ваших он срисовать может, больно уж парень битый. Ну что ж, тот, кто не рискует, не побеждает. – Хорошо. Гостиницу «Виктория» знаешь? – Это на Казанской?
– Да. Дом 65. Буду тебя ждать в седьмом номере, в обед.
– Так у всех, Александр Петрович, обед по-разному. – В три часа.
И снова двор этот опасный, снова темнота и зловоние. А окно-приманка горит по-прежнему. И Федор у арки из темноты выплыл.
– Ваше высокоблагородие, погодите чуток. Тут случай один случился. – Что за случай случился, Федор?
– Никита! – крикнул Федор в темноту. – Расскажи, как дело было.
– Только я на свет не пойду, – раздалась в ответ чья-то скороговорка. – Да говори ты.
– Так, как они, то есть их высокоблагородие в двор-то зашли, за ними фраер какой-то шасть. А тут народ всякий, без понятия. Они того фраера по голове, лопатник достали, а там карточка, что он из охранки. – Откуда, откуда? – Бахтин шагнул на голос.
– Ты, ваше высокоблагородие, слово не рушь. Я же сказал, на свет не пойду. Стой, где стоишь.
– Да стою. Тебя, если понадобится, по голосу найду.
– Так оно и бывает. Делай доброе дело. Помог калеченому, а меня теперь в острог. – Где калеченый?
– Да мы его на улицу снесли, на свет значит. А лопатник подобрали. – Вот лопатник, – протянул Федор бумажник. – Посвети-ка.
Федор чиркнул спичку. Бахтин вынул из бумажника карточку сотрудника наружного наблюдения Охранного отделения. Любопытно, что могло привести сюда филера. И почему он шел именно за ним. Совпадение? А может, штучки парижской резидентуры? – Деньги были? – Незнаем, – истово сказал Федор.
Спичка догорела, и он плюнул на обожженные пальцы. – А револьвер? – Так мы что нашли, то и отдали.
– Федор, знать ничего не хочу, но чтобы оружие было у меня к утру. Понял? – Как не понять.
Бахтин повернулся и пошел в арку. На улицу пошел, к свету фонаря. И удаляясь с каждым шагом от Вяземского подворья, он думал о том, что опять Бог был милостив к нему, и не этот день стал его последним. Потому что при его службе подобные встречи когда-нибудь все равно кончатся для него пулей или ножом.
У Технологического института он взял извозчика, и пока ехал по пустым улицам, мысли о смерти постепенно уходили и ему захотелось заехать к Ирине в театр «Луна-парк». Сегодня там давали «Веселую вдову», и она наверняка пела.
Он посмотрел на часы. Нет, уже спектакль окончен, а искать Ирину за столиками он не любил, да и поклонники ее почему-то вызывали в нем стойкую неприязнь. Дома у нее, на Екатерининском канале, наверняка полно актеров, офицеров, репортеров. Там обычно гуляют до рассвета. Правда, там мог вполне быть Кузьмин. Его единственный друг. И Бахтин понял, что именно хотел он в этот вечер. Выпить и поговорить с Женей Кузьминым. Почувствовать доброту друга, а может быть, и нежность женщины, с которой встречался последний год. Бахтин служил в летучем отряде, а Кузьмин только что начал репортерить в «Биржевых ведомостях». У них даже судьбы были схожи. Кузьмина исключили из Московского лицея, где он изучал право, за то, что ударил профессора, оскорбившего его. Он тоже уехал в Петербург, но стал репортером. Теперь он вел в «Биржевке» отдел хроники, писал в журналах сенсационные рассказы из жизни криминального Петербурга и даже издал три книжки, пользующиеся успехом у читающей публики. А его очерк «Петербургские хулиганы», опубликованный в прошлом году в приложении к журналу «Жизнь для всех», по сей день служил темой для обсуждения в литературных салонах. Но тем не менее для литературной среды, для писателей-натуралистов, описывающих тяжелую сельскую долю, для молодых декадентов и солидных романистов Кузьмин был человеком чужим. Литератор-то литератор, но второго сорта. Только два человека дружили с ним. Но эти два, пожалуй, стоили всех остальных. Ему симпатизировал Борис Зайцев, да Александр Куприн крепко дружил с Кузьминым.
Бахтину несколько раз довелось быть с Куприным в одной компании, и его поразила необыкновенная расположенность писателя и искреннее любопытство к людям. У них были похожие судьбы. Оба были юнкерами Александровского училища, оба учились в кадетских корпусах, только в разных.
Бахтин очень любил его рассказы, повесть «На переломе» и, конечно, «Поединок».
Так, может быть, все-таки поехать к Ирине? Но не хотелось ему видеть сегодня ее шумную большую квартиру, попадать в выдуманную, ночную, почти карнавальную жизнь.
Видимо, он начал стареть. Бахтин открыл дверь квартиры. В прихожей горел свет, а на полу сидел маленький пятнистый котенок. Он с интересом разглядывал Бахтина, словно собирался спросить: «А ты, собственно, кто такой? Как попал ко мне?!»
– Тебя как зовут? – Бахтин наклонился, погладил пушистую шкурку. Рука почувствовала живое тело. Котенок потерся об его пальцы.
Из гостиной вышли Ирина и Кузьмин. Бахтин увидел их и радостно улыбнулся.
– Ну где же ты ходишь, сыщик? – сказала Ирина. И Женя Кузьмин стоял рядом. И никому не ведомый котенок сидел в коридоре. – Откуда он? – Бахтин взял котенка на руки.
– С лестницы, – Ирина подошла, погладила котенка. – Зашел вместе с нами и решил поселиться у тебя. Ты же не выгонишь его, Саша?
Котенок удобно устроился на груди Бахтина и закрыв глазки, тихо урчал.
– Куда же его выгонять-то, – усмехнулся Бахтин и вспомнил, как в детстве, в корпусе этом кадетском, ему очень хотелось, чтобы у него был маленький пушистый друг. Но детство, закованное в панцирь черного кадетского мундира, прошло в казарме, юность тоже. И вот сейчас, в сорок лет, к нему приходят радости детства. Из кухни появилась заспанная Мария Сергеевна.
– Оставим ее, Александр Петрович, больно уж кошечка ладная. А потом, у нас говорят – пестрый кот к прибыли да удаче.
– Значит, это ты принес мне удачу? – спросил Бахтин котенка и протянул его Ирине.
А потом они сидели за столом, ужинали и пили. И ночь за окном летела быстро, как авто по петербургским улицам.
Утром дежурный надзиратель передал Бахтину сверток. Бахтин развернул его и достал браунинг.
– Ну, что скажешь? – спросил Бахтин подошедшего Литвина.
– Браунинг «Модель 07», номер два, 1903 года. Им филеров вооружают. Точно, смотрите.
На кожухе-затворе справа была выбита надпись «Моск. Стол. Полиция».
– А что такое, случилось чего? – поинтересовался Литвин. – Пока нет. Владимир Гаврилович здесь? – У себя.
Бахтин прошел в кабинет Филиппова. Начальник сыскной полиции сидел за столом и разглядывал разложенные перед ним золотые монеты.
– Александр Петрович, посмотри, какие умельцы у нас объявились.
Бахтин взял империал, поглядел, даже на зуб попробовал, поставил на ребро. Потом чиркнул монетой по стене. – Золото, убей меня Бог, золото. – Ты смотри дальше-то, на лупу.
Бахтин начал внимательно разглядывать монету и увидел, что буквы, идущие по кругу, чуть разного наклона. Но совсем чуть-чуть. – Кто же «монетный двор» открыл?
– Не знаю. А золото-то пробы самой низкой. По первым признакам вроде империал, а на самом деле чистая туфта.
– Это кто-то, я думаю, ворованное золото переплавляет, а может, и песочек приисковый мешает с чем-то.
– Я одну монету специалистам-металлургам отдал, – Филиппов сгреб монету в ящик стола, – они точный ответ дадут, как это жиганье свое дело наладило. Ну, что у тебя?
Бахтин рассказал о беседе с Фроловым, о сегодняшней встрече.
– Так. – Филиппов закурил толстую папиросу. Он курил крепкий табак, запах которого был едок, как скипидар.
– Вот, значит, кто к нам пожаловал. Залетные из теплых краев. Что-то начинают они Питер-то скупать. Тебе небось Ирина-то говорила, что театр их «Буфф», и варьете, и все кинотеатры на Невском покупает некто Рубин. – А кто он такой?