Мариса тоже была зла, ругалась на всех и в первую очередь на Вертуру, но смягчилась, как только он налил ей в единственный в доме фужер уже холодного, напитавшегося горьким воском из кожаной фляги, яблочного сидра, что посоветовал ему взять днем из распивочной Фанкиль, встал за ее спиной, позади ее рабочего кресла, запустил пальцы в ее распущенные волосы. Положив ладони на плечи, начал ласкать ее шею.
За окном стемнело. Стало совсем холодно и сыро. Детектив закрыл окно, растопил печь и накидал в нее доверху сырых дров с улицы так, чтобы хватило на полночи, и можно было забыть о ней. С каким-то особым мрачным весельем, они с Марисой завели едкий разговор, заспорили о последних недавних событиях, о поездке за город и принцессе Веронике.
Положив босые ноги одну на другую, Мариса сидела, откинувшись в кресле, курила трубку, презрительно глядела на детектива, смакуя, кидала колкие реплики, одну язвительней другой — типа «мальчик, это Гирта», или «ты вначале свои ботинки почисти, а потом меня жизни учи», или «вот найду себе юношу, буду с ним развлекаться, а ты будешь за меня платить», или «надо быть сильным и богатым, а свободные и умные никому не нужны».
Вертура сидел на стуле у стола, тоже закинув ногу на колено, горбился, пил кофе, вертел в руках свой меч, вяло, с наигранной грубостью, отвечал на издевки Марисы, а когда совсем надоело, подошел к ней, схватил и растрепал обеими руками ей волосы на голове. Она поджала плечи, лягнула его в ответ ногой, ударила со всей силы.
Спать легли рано. Лежали чуть порознь, держались за руки, чуть касаясь друг друга плечами, укрывшись всеми одеялами и набросив поверх для тепла плащи.
Шелестел ливень. Подрагивающий в такт космическим пульсациям волн искажения пространства и времени, тусклый электрический свет фонаря на перекрестке заглядывал в окно, падал на оставленные на столе рукописи и фужер. Бледной желтой полосой заглядывал под темную арку входной двери, лежал на стене.
Глава 16. Дождь. (Понедельник и еще несколько дней)
Капли дождя стучали в желоб водостока под крышей. Мокрыми стояли плац полицейской комендатуры и деревья. Серое небо, лужи и мокрая трава за окнами навевали мысли о том, что неплохо бы взять мольберт, поставить его у окна, закурить трубку, откупорить бутылку, заняться написанием живописного пейзажа Гирты: старого полуразрушенного бастиона, арочной ограды, домов, шпиля Собора вдалеке и тополей. А когда вторая и третья бутылка уже совсем опустеют, и все краски на палитре обратятся невзрачным, серо-бурым, как грязь за окном, месивом, сесть в кресло и, наслаждаясь теплом жарко натопленного очага, шелестом дождя, и звуками улицы за распахнутым окном, мнить себя великим художником, чей гений непременно, рано или поздно, будет признан во всем мире….
В зале было холодно, но все равно кто-то опять открыл все окна. Вертура пристроил свой плащ на спинку стула, пытаясь сделать так, чтобы не задувало в поясницу, но у него не получилось, так что он просто накинул плащ на плечи.
Фанкиль и магистр Дронт принесли в зал, поставили на стол, разложили какую-то сложную оптическую машину. Калибровали ее, подворачивали колесики линз.
— Коэффициент искажения три процента, аберрация до ноль пяти процентов — заглянув в окуляр по виду похожего на микроскоп гиромагнитного измерителя, сообщил Фанкиль — Алистер, учитывайте размытие света, выставите по таблице.
— Благодарю — скупо бросил ему магистр, явно давая понять, что он не нуждается в очевидных советах. Сверился со справочником, внес коррективы в настройки машины.
Фанкиль заглянул в табличку под стеклом на своем столе, сделал пометку в блокноте и как бы невзначай спросил.
— Ноль-ноль три это при стабилизаторах на сорок процентов? Выставили бы на семьдесят, было бы ноль-ноль один. Почти как при сотворении мира. Подводит диспетчерская, или это Центр так станции корректирует?
— Поинтересуйтесь в бюро конфедеративной контрразведки — саркастически ответил магистр Дронт и, выставив цифры на механической счетной машине, что стояла на его столе, с усилием завертел ручку. С бронзовым звоном завращались диски, выдавая результат вычисления.