Девушка заметила потрясенное лицо Кэмпиона.
— Знаю, что вы подумали. То же, что и все остальные. Эндрю любил выставить себя бедным родственником и поиграть на нервах у родных. Эта комната — один из многочисленных изощренных плевков нам в душу. Уют он ценил не меньше остальных: раньше его спальня была одной из самых шикарных в доме. Но где-то год назад Эндрю взбрело в голову все поменять. Он убрал ковер, мебель и оставил практически голые стены, как в тюремной камере. Представляете, — с досадой проговорила Джойс, — он даже водил сюда гостей — чтобы показать, как плохо с ним обращаются. Конечно, домашние приходили в ярость, но он был хитрее остальных и умел подать все так, словно его принуждали к бедной жизни. Конечно, никто его не принуждал. Ох ну и намучились мы с ним…
Кэмпион подошел к книжному шкафу и заглянул на полки, края которых были украшены кожаной бахромой. Названия книг его удивили. Весьма богатая библиотека почти целиком состояла из избранных работ определенной тематики. В своих литературных предпочтениях дядюшка Эндрю склонялся к классическому эротизму; впрочем, на полках присутствовали и труды современных ученых-психологов. Взяв в руки старинный трактат «Влечение и разум», Кэмпион обнаружил, что книга была собственностью медицинской библиотеки Эдинбурга, взятой там лет тридцать назад. Он поставил томик на место и отвернулся от книжного шкафа.
Тут его взгляд случайно упал на единственный objet d’art[3] в комнате: рельеф с изображением Лаокоона и его сыновей, удушаемых змеями. Скульптор вложил в классический сюжет собственное видение: вместо ощущения благородной нереальности происходящего рельеф рождал в душе зрителя чувство невыразимого ужаса. Несмотря на скромные размеры, изображение приковывало взгляд и, казалось, занимало главенствующее положение в комнате.
Джойс поежилась.
— Ненавижу эту штуковину. Тетя Китти говорила, что она снится ей в кошмарах, и Эндрю хотел повесить рельеф в ее комнате: пусть, мол, привыкает. Он пускался в длинные разглагольствования о том, как важно бороться со страхами, и почти уговорил бедняжку, но тут вмешалась тетя Джулия. Она вообще любила вмешиваться в чужие дела. Ох, да в этом доме все хороши!.. Миссис Каролина, конечно, строгая, но это благородная строгость.
Кэмпион продолжил осмотр комнаты. Он заглянул в шкаф с одеждой, открыл ящик письменного стола и наконец замер перед туалетным столиком. C его губ сорвался приглушенный крик, и он взял в руки фотографию некоего священника c серебристыми волосами и благожелательным лицом. Снимок был подписан: «Моему давнему другу Эндрю Сили на память о Праге. Уилфред».
Джойс заглянула Кэмпиону через плечо.
— Он епископ. Эндрю тайно гордился знакомством с этим человеком и любил вспоминать «лихие деньки», которые провел с ним вместе. А почему вы так удивились? Вы тоже его знали?
— Знал, — кивнул мистер Кэмпион. — Бедный старик умер. Это мой покойный дядя, епископ Девайзский. Он, безусловно, был не из тех весельчаков, что любят покутить в Праге, зато о ловле рыбы нахлыстом знал больше, чем любой ныне живущий рыбак. Но мне странно отнюдь не это. На фотографии — не его почерк. И подпись не совсем его. Это подделка.
Девушка вытаращила глаза.
— Эндрю говорил… — Она умолкла, и ее лицо презрительно скривилось. — Впрочем, это как раз в его духе.
Мистер Кэмпион вернул фотографию на место.
— Полагаю, здесь мы больше ничего интересного не увидим. Да и время поджимает. Пойдемте дальше, хорошо?
Она кивнула, и они на цыпочках вышли в коридор. На повторное запирание двери ушло несколько минут, зато дверь в комнату тети Джулии открылась почти сразу.