— Она ведь просила об этом.
Катрина почувствовала, как по телу побежали мурашки. Такое же ощущение бывало у нее, когда они с отцом сидели в лодке, а он спокойно сообщал, что у него клюет. Она не знала почему, но была уверена, что это тот самый голос. Это был он.
— Интересно, — ответил другой голос. Низкий, почти вкрадчивый. Голос полицейского, которому необходимо добиться результата. — Почему ты так говоришь?
— Они просят об этом, разве нет? Разными способами. А после им становится стыдно, и они бегут в полицию. Но вам это и так известно.
— Значит, эта девочка в отеле в Утте попросила тебя об этом, я правильно понял?
— Она бы попросила.
— Если бы ты не взял ее до того, как она это сделала?
— Если бы я был там.
— Ты только что сознался, что был там в тот вечер, Валентин.
— Только чтобы ты рассказал мне об этом изнасиловании во всех подробностях. Знаешь, в тюрьме сидеть скучно. Надо… как можно лучше расцвечивать будни.
Молчание.
И веселый смех Валентина. Катрина поежилась и поплотнее завернулась в вязаную кофту.
— Кажется, ты продал масло, а… как там дальше говорится, начальник?
Катрина закрыла глаза и вызвала в памяти его лицо.
— Давай подождем с делом в Утте. А что скажешь насчет девочки в Маридалене, Валентин?
— А что с ней?
— Это ведь ты сделал, да?
Громкий смех.
— Надо тебе потренироваться получше, начальник. Стадия конфронтации на допросе должна быть как удар обухом по голове, а не как мягкая пощечина.
Катрина отметила, что словарный запас Валентина гораздо шире, чем у среднестатистических заключенных.
— Значит, ты не отрицаешь, что сделал это?
— Нет.
— Нет?
— Нет.
Катрина услышала дрожь возбуждения в голосе полицейского, когда он сделал вдох и, стараясь сохранять спокойствие, спросил:
— Означает ли это… что ты признаешься в изнасиловании и убийстве в Маридалене в сентябре?
Во всяком случае, он хорошо знал инструкции, потому что уточнил вопрос, на который, как он надеялся, Валентин ответит утвердительно, чтобы впоследствии адвокат обвиняемого не мог утверждать, что обвиняемый неправильно понял заданный на допросе вопрос или не понял, о каком деле шла речь. Но в голосе собеседника полицейского она услышала материнские нотки:
— Это означает, что мне нет нужды отрицать.
— Что…
— Слово начинается на «а», заканчивается на «и».
Короткая пауза.
— Откуда такая уверенность, что у тебя есть алиби на тот вечер, Валентин? Ведь это случилось довольно давно.
— Потому что я думал об этом, когда он мне рассказал. Думал о том, чем я занимался в то время.
— Кто тебе рассказал?
— Ну, тот, кто изнасиловал девочку.
Долгая пауза.
— Ты сейчас издеваешься над нами, Валентин?
— А ты как думаешь, полицейский Закриссон?
— Почему ты считаешь, что меня так зовут?
— Улица Снарливейен, сорок один, правильно?
Еще одна пауза. Снова смех и голос Валентина:
— А денег не получил, вот как говорится. Продал масло, а…
— Откуда ты узнал об этом изнасиловании?
— Это тюрьма для извращенцев, начальник. Как думаешь, о чем мы разговариваем? Thank you for sharing,[23] так мы это называем. Конечно, он думал, что не наболтал лишнего, но я ведь читаю газеты и хорошо помню то дело.
— Так кто, Валентин?
— Так когда, Закриссон?
— Что «когда»?
— Когда я могу рассчитывать выйти отсюда, если настучу тебе?
Катрина почувствовала желание перемотать многочисленные паузы.
— Я скоро вернусь.
Скрип стула. Мягкий хлопок двери.
Катрина ждала. Слышала дыхание мужчины. И заметила нечто удивительное: ей было тяжело дышать. Как будто вдохи, доносившиеся из динамиков, вытягивали воздух из ее гостиной.
Вряд ли полицейский отсутствовал более двух минут, но казалось, прошло полчаса.
— Хорошо, — произнес он, снова скрипнув стулом.
— Быстро обернулся. И мой срок сократится на?..
— Ты знаешь, что не мы устанавливаем продолжительность сроков, Валентин. Но мы поговорим с судьей, хорошо? Итак, что у тебя за алиби и кто изнасиловал девочку?
— Я весь вечер провел дома. Я был вместе с женщиной, у которой снимаю жилье, и, если ее не свалил Альцгеймер, она это подтвердит.