Она слышит, как распахивается передняя дверца машины, открывает глаза.
– Сиденье нагрелось, а я этого не люблю, – шутливым тоном сообщает Аристид.
Он поменялся с Эрве: тот потом отработает за него.
– Ну что, как делишки? – весело спрашивает он, и в его голосе ей слышится шальная надежда.
Он вжимается спиной в тугую обивку кресла, проверяя его на прочность. Усаживается поудобнее, словно на диване у себя дома. Он заполняет собой всю машину, до самых дальних углов багажника, до самого дна бардачка.
– Будешь притворяться, что не видишь меня?
У него ломающийся голос подростка. За последние две недели он сильно постарел.
– Сама посуди. Мне сейчас нелегко.
– Прекрати.
– Прекрати… – передразнивает он. – Слушай, детка, ты и правда думаешь, что мне нужен ребенок от телки вроде тебя?
Это говорит ей он, юноша тридцати четырех лет, который не вылезает из кожаных курток, косит под плохого парня, укладывает волосы гелем, не уходит со смены, не поставив заново свой ирокез, и вечно наряжается так, будто собрался развлечься с дружками – игровые автоматы, держитесь, сейчас я до вас доберусь. Это говорит он, Аристид, первый весельчак в комиссариате, который заставляет всех вокруг хохотать до упаду, громогласно желает доброго вечера в полдень, без предупреждения влезает в разговоры и щедро сдабривает их избитыми фразочками в духе «вот это бомба», «не к столу будет сказано», «не стоит благодарности»; Аристид, который сообщает всем вокруг, что у него привстал или уже почти встал, и с удовольствием рассказывает об утренней какашке-«призраке» или о том, как с утра просрался так, что у него чуть глаза не повылезли; Аристид, который хвалится, что он не мочится, а заставляет рыдать своего гиганта, идеально изображает в лицах технику двойного минета и утверждает, что летом 1999 года завоевал в клубе «Пенелопа» титул лучшего слизывателя взбитых сливок с голых девичьих грудей; Аристид, чьи слова надо всегда делить минимум на пять, утверждающий, что способен невооруженным взглядом по лицу женщины определить, что волосы у нее на лобке сбриты до маленького прямоугольничка размером с билет на метро; Аристид с его базарными шуточками, способный схватить коллегу за промежность с криком: «Осалил, осалил, обратно не считается!»; Аристид и его бодрящая посредственность, Аристид, неспособный просто лечь спать; Аристид, ночи напролет уничтожающий зомби; Аристид – соблазнитель и пошляк, громкоголосый и бесхитростный, омерзительный и прекрасный, любящий усталость и измождение, движение ради движения, шум ради шума; Аристид, у которого всегда отличное настроение. И это тот же Аристид, которого все хотят заполучить в свой наряд, лучший из коллег, прекращающий фиглярствовать, едва открыв дверцу патрульной машины, настолько же осторожный во время выездов, насколько дурашливый за рулем; Аристид – обладатель третьего дана по дзюдо, чье присутствие само по себе уже сеет спокойствие, немедленно вникающий в суть любой проблемы и разрешающий любые конфликты, свободно чувствующий себя и на дежурных выездах, и на сложных операциях, не теряющий самообладания в ответ на грубость, всегда способный найти подходящие слова и разрядить обстановку, с удовольствием говорящий мертвецки пьяному прохожему, что тот устало выглядит, а отъявленным рецидивистам – что они пошли по кривой дорожке: надо видеть, как он останавливается на красный свет рядом с набитой гопниками тюнингованной тачкой, опускает стекло и, выставив наружу локоть, насмешливо бросает: «Ну что, хулиганье, все хулиганите?»; Аристид, который умеет одной фразой закончить разговор, грозивший затянуться до заката, на сто процентов уверен в своих силах, резко меняется в лице и ставит на место любого усомнившегося в том, кто здесь царь зверей, вцепляется мертвой хваткой или одобрительно похлопывает по плечу в зависимости от ситуации, беспощадным пинком в голень вынуждает задержанного пошире расставить ноги, взглядом уничтожает особо опасных преступников и дергает их за руку так сильно, чтобы наверняка вывихнуть плечо, приправляет обыденный ход личного досмотра провокационными фразами в духе: «Кто тут полицейский, ты или я?», «Ты когда-нибудь заткнешься?», «Если я сказал: “Иди”, значит, иди!», «Эй, мелкий гаденыш, что-то тебя не слышно», а потом вдруг спохватывается, что к арестантам положено обращаться на вы, и продолжает как ни в чем не бывало: «Кто тут полицейский, вы или я?», «Эй, мелкий гаденыш, что-то вас не слышно». Когда он в деле, все вокруг играет яркими красками. В свои тридцать четыре он по-прежнему может сделать колесо и коснуться руками пола, не сгибая коленей. Он туговато соображает, зато свободен как ветер, у него светло-зеленые глаза, белоснежные зубы, кошачий прищур и улыбка, освещающая комнату, улицу, да что там, весь квартал. Он с одинаковой легкостью мог бы стать воротилой преступного мира и героем гомоэротической фрески Микеланджело. Но вместо этого он в три приема заглатывает пачку шоколадного печенья и с набитым ртом спрашивает, видели ли вы когда-нибудь кота, которого переехал поезд.