А однажды, перекладывая вещи в его чемодане, выбрала все до дна. К своему удивлению, обнаружила плотно уложенную прокладку. Та была до того искусно вправлена, что Светлана принимала ее за дно. Не обратила бы внимания и на этот раз, если бы из-под нее не торчал розоватый уголок червонца. Вынула прокладку — и оторопела…
— Не поверишь, Женя, я растерялась. В глазах зарябило. Лежат десятки, двадцать пятки, полусотни. Больше трех тысяч.
Она опять расстроилась, потянулась было за платочком, да он пододвинул ей наполненную рюмку. — Откуда же у Всеволода такие деньги?
— Накопил, откуда еще! — Она презрительно дернула плечами.
Вот с этого и начался у них раздор. Светлана сразу припомнила, как муж после каждой получки старался остаться дома один под разным предлогом, — ему надо было спрятать излишки. А жене говорил, что помогает родителям, откладывает в кассе взаимопомощи…
Она была подавлена неприятным открытием, оскорблена. Кое-как сложив на место вещи, задвинула под койку чемодан. Лишь только вернулся со службы Всеволод, у них произошел гнусный разговор. Не обошлось без упоминания Плюшкина. Муж уверял, что заботится о будущем семьи, что они обзаведутся приличной мебелью, купят автомобиль.
Он говорил о будущих благах, а она с отвращением думала, как отказывала себе в самом необходимом, боялась съесть лишний кусок и чаще покупала постное масло, чем сливочное. Ей было ужасно стыдно перед знакомыми за свою скаредную бережливость.
Светлана поняла, что жить с ним не сможет. Хотела тут же уехать, но, словно на беду, слегла с гриппом. Не успела поправиться — начались роды. Ребенок появился на свет семимесячным и вскоре умер.
Это переполнило чашу терпения. Отчуждение, что копилось незаметно, как влага в высотах неба, разразилось бурным ливнем, — у них со Всеволодом произошел разрыв. Он взял свой чемодан с двойным дном и ушел в общежитие.
В голосе молодой женщины закипело негодование:
— И ведь рубля не оставил!.. Знал, что у меня ничего нет, и не оставил. Думал, что унижусь перед ним, приду просить прощения. А я не пошла! Заняла у соседей денег на билет и вернулась к родителям.
Рассказывая, она вздрагивала; словно находилась под током высокого напряжения. Снова разволновалась, потянула платочек к глазам.
— Как это мерзко!.. Как подло! — терзалась она. — Я так пережила…
— Успокойся, Зайчонок!.. Хочешь еще по одной? Светлана махнула рукой, соглашаясь.
Как ни странно, слушая ее, Евгений чувствовал облегчение. От выпитого вина по телу разливалось греющее тепло. На сердце были растроганность, нежность, прощение.
— Не думал, что Байков такой жмот… Но довольно о нем! — сказал он, закуривая. — Ты давно здесь?
— Давненько…
— Жаль, не знал, зашел бы.
— Я почти все время сидела дома, — вздохнула гостья. — От переживаний так похудела, что сама на себя боялась в зеркало глянуть. Мама два месяца не выпускала меня из квартиры, пока не начала поправляться. А теперь вот устраиваюсь на работу.
Она робко улыбнулась, — участие давнего друга облегчило ей душу. Он видел на ее лице приветливость, а еще — искушенность и доступность. Ее упругая грудь притягивала взгляд. Голодно припомнилось, как его преследовала плотская мука, манили ее плечи, губы.
— Кем устраиваешься?
— Ой, не спрашивай! — засмущалась она. — Кассиршей в аптеку… Я же тогда техникум бросила, осталась без специальности.
— Ничего. Главное — прошла жизненный курс. Светлана перехватила его нескромный взгляд, и ей вдруг сообщилось его волнение. В замешательстве взялась ладонями за щеки.
— Я кажется захмелела… Лицо горит.
— Вино слабенькое. Чепуха! — сказал он. — Постой, а как ты узнала, что я здесь, в Ульяновске?
— Мне сказали адрес Толи Русинова — я написала ему и спросила о тебе. Вчера получила ответ. Толя такой отзывчивый. — Она порылась в сумочке. — Вот его письмо… Говорит, что ты переживаешь, чувствуешь себя несчастным. Это так тронуло меня…
«Да, на выдумки Русинов мастер!» — вздохнул он.
Повеяло заунывностью далекого вечера, когда Светлана порвала с ним. У нее тогда с Байковым произошла временная размолвка, тот уехал на практику. Вот в этот период Евгений и сблизился с ней. Порывистая, то веселая, то задумчивая, она в две недели покорила его, а потом — оставила.
Пережитое разочарование, горькая обида как бы вновь вернулись на минуту, и он пробормотал:
— Да, Зайчонок, тогда ты сказала, что любишь другого…
— Женя, ради бога! — взмолилась она. — Не таи на меня обиды. Я просто была глупа, и на зло родителям спешила выйти замуж… Если б ты знал, как я часто потом вспоминала тебя! Я же понимала, что сделала тебя несчастливым, и говорила себе: «Поделом тебе, вертушка! Это за Женю. Такого парня ты променяла на двойное дно».