— Лена, за тобой остался тост! — сказал отец. — Нам бы хотелось услышать его.
Девушка задумчиво подняла бокал.
— Давайте выпьем, знаете за что? За осуществление мечты.
— Не оригинально, — возразила ей мать. — В наше время осуществление мечты — в руках каждого мечтающего.
— Э-э, не скажи! — вмешался Борис Петрович. — Вот я мечтал, что моя дочь станет известной актрисой, убеждал ее, чтобы не губила свой талант, шла в театральный институт. А она поступила в медицинский.
— У каждого своя звезда, папа.
— Хороша звезда! Всю жизнь в чужих болячках копаться.
— А это ничуть не хуже, чем со сцены чужие слова произносить.
Лейтенанты с интересом слушали спор между отцом и дочерью.
— Драматург и актер несут свет правды, добра, красоты, и мир одинаково благодарен им обоим, — с достоинством парировал Борис Петрович.
Лена отвечала не менее убежденно:
— Врач несет людям исцеление от недугов, и человечество также благодарно ему… Вот Толя сказал, что не успокоится до тех пор, пока не станет маршалом. — Она движением головы откинула наползавший на бровь локон. — Может, он им и не станет. Но верится, будет упорно идти к своей звезде, как шел к ней ты, папа, как идут многие другие. Вот за это я и поднимаю бокал.
— Присоединяемся! — горячо поддержала ее мать, очевидно, жалея о недавнем промахе.
Когда выпили, актер проникновенно сказал:
— Что ж, Ленок, признаю: ты меня сегодня убедила.
И склонился над своей тарелкой, — не то ел, не то наелся. Наверное, думал о чем-то.
— Итак, два юных дарования сделали заявки на будущее, — с живостью подвела итог хозяйка и обратилась к Евгению. — А теперь вы, Женя, изложите нам свою жизненную программу.
Лейтенант пожал плечами, смутившись, но тут же нашелся и шутливо кивнул на товарища:
— Да разве за будущим маршалом угонишься! Не так-то просто…
— Не прикидывайся скромнягой, — ухмыльнулся Анатолий. — Твои-то задумки мне ведомы — вместе дорожку заказывали. Могу напомнить, что сказал командир при подведении итогов за зиму: идти вам, Дремин, по досрочной дороге до высокого финиша.
— А что это такое, если не секрет? — спросил Борис Петрович.
— Не секрет… Всем, кто так шагает, как Женя, досрочно присваивают очередные звания, назначают на должности с повышением.
— О, так это неплохая дорога!..
Неожиданно позвонили из театра. Главный режиссер попросил Бориса Петровича играть в дневном спектакле: заболел один из актеров, а заменить некем. Хозяин вздохнул и начал собираться.
Завтрак закончился несколько минорно. Анатолий и Евгений тут же встали из-за стола, попрощались, понимая, что Кире Андреевне и Лене хочется отдохнуть после дороги. Их тепло проводили, приглашая заезжать, когда выберется время.
Перед утренним разводом сержант Адушкин, хмуря брови, заученно докладывал комбату:
— Товарищ майор. За время моего дежурства рядовой Виноходов вернулся из городского увольнения в нетрезвом состоянии. Других происшествий не случилось.
Рывком опустил руку, прижал ее к туловищу и умолк, ожидая разрешения крикнуть «вольно!» В коридоре замерли два солдата и прапорщик Микульский. Они не имели права сдвинуться с места, пока на то не дана команда. А комбат досадливо медлил.
Но вот он повел глазами на неподвижно замерших танкистов, обронил «вольно!». Когда Адушкин во весь голос повторил магическое, оживившее людей слово, Загоров спросил:
— Приходько и Дремин здесь?
— Да, в канцелярии роты. Разговаривают с Виноходовым.
У сержанта был опечаленный вид: переживал за то, что случилось.
— Дежурному по полку докладывали?
— Еще ночью.
«Значит, батя знает об этом», — приуныл Загоров, направляясь в ротную канцелярию.
У него была постоянная потребность делать что-то связанное со службой. И сегодня он шел в полк с деятельным желанием приняться за свои хлопотливые обязанности. А тут на тебе! Словно дубиной по голове. «Теперь весь день пойдет кувырком, — подумалось невесело. — И вечером не жди утешения: с Аннушкой у меня, видимо, тоже наметился разлад…»
В канцелярии второй роты было тесно. Капитан Приходько без фуражки, коротко стриженый, круглоголовый, сидел у окна за столом. Перед ним неподвижно стоял проштрафившийся танкист. Чернявое лицо его застыло, словно на фотоснимке. Темные прилипчивые глаза неотрывно смотрели на офицера. В них не было ни виноватости, ни раскаяния — одно терпеливое равнодушие.
Командир взвода стоял чуть в сторонке, заложив руки за спину, надвинув фуражку на брови. На лице читалась удрученность.