Когда подошел Загоров, капитан Приходько подал команду, механики дружно поднялись со скамеек.
— Вольно, вольно! — махнул рукой комбат и сказал: — Продолжайте, Серафим Антонович, я тоже с удовольствием послушаю.
Майор присел на скамейку.
— Это я о находчивости в боевой обстановке. — Прапорщик затянулся дымком сигареты, задумчиво усмехаясь, чувствуя, что внимание окружающих прочно приковано к нему. — Значит, навстречу — «тигр». Расстояние метров сто, не больше. А в лобовой атаке этого зверя не прошибешь снарядом — очень уж толстая «шкура». Я оторопел за рычагами, смекаю: «Задним ходом спрятаться за бугор!» А наводчиком у нас был Вася Дударев, геройский парень и в своем деле, доложу вам, непревзойденный мастак. Он тут командует: «Бронебойным!.. Короткая!» Тридцатьчетверка дернулась и стала. Секундой позже остановился и «тигр». Теперь наш и вражеский танки разделяло уже метров семьдесят. Вася Дударев лихорадочно крутит рукоятки поворотного и подъемного механизмов (пульта управления тогда, как известно, не было), целится то в одно, то в другое место вражеской машины, а сам бормочет — по переговорному устройству хорошо слышно: «Разве в лоб его возьмешь?.. В пушку, вот куда надо бить его, проклятого!» Командир танка одобрил: «Верно, Вася! Бей да поточней, иначе хана нам…»
Все напряглись до предела. Неужели наша не возьмет?! У меня помнится, лоб взмок от холодного пота. А Дударев заделал поворот рукояткой подъемного механизма, и центральный угольник уперся в орудие вражеской машины. А оно тоже замерло, вот-вот выплюнет смертоносный гостинец. Но наш наводчик первым нажал на спуск, и пушка ахнула. Болванка ударила точно в основание вражеского орудия, испортила его. Заряжающий — снова снаряд в казенник, и наводчик теперь прицелился в левую гусеницу «тигра». Бац! Гусеница лопнула, как перерубленная. Мы все повеселели: все-таки взяла наша!..
Микульский помолчал, бросил потухшую сигарету в бочонок с водой, весело докончил:
— Не выдержали фрицы дуэли, начали выскакивать из люков. Ну мы их отправили… куда надо — и вперед! Вот вам и нервы, и находчивость.
Механики с уважением смотрели на ветерана, а капитан Приходько предложил:
— С наводчиками и заряжающими вот так бы побеседовать!
— Можно и с ними. Но я когда-то рассказывал им этот случай…
— Те давно уже в запасе. А молодым тоже полезно послушать.
Молчавший до этого комбат спросил Микульского, насколько отличается современный танк от тридцатьчетверки времен войны.
— Не по отдельным узлам, а в целом каково отличие? — уточнил он.
— В целом? — Прапорщик погладил свои поредевшие, с проседью волосы. — В целом одна от другой отличается так же, как новая легковая машина от самосвала. Чуть нажал педаль, чуть подал рычаг на себя — пятьдесятпятка уже слушается. А чтобы управлять тридцатьчетверкой, надо было немалую силушку иметь. Ну а то, что новый танк мощнее по броне и вооружению, так об этом вы и сами знаете.
Перерыв закончился. Вместе со всеми в технический класс заходил и рядовой Виноходов, — лицо у него было пасмурным, безрадостным. Проводив его взглядом, комбат спросил ротного:
— Как сегодня ведет себя Виноходов?
— Как обычно после взыскания — поджал хвост. Я перед занятиями говорил с ребятами, которые в одно время с ним кончали учебное.
— Что же узналось? — Загоров встал и они пошли к огневому городку. Кашлянув, капитан весело отвечал:
— Есть один любопытный штришок! Он был молчаливым, медлительным курсантом. На физзарядку выходил нехотя, в марш-бросках почти не участвовал, жалуясь на то, что у него во время бега болит сердце. Врачи ничего определенного не находили, но относились к нему с сочувствием. Однажды курсанты занимались вождением на танкодроме, километрах в десяти от учебного. А тут сообщили, что вечером в офицерском клубе будет интересный фильм. Времени до начала сеанса оставалось немного, машина из части еще не пришла и командир предложил совершить марш-бросок. Следом за всеми рванул и Виноходов. Не отстает ни на шаг, за сердце не хватается! Успели точно к началу сеанса. Тут и поняли, что симулянт водил за нос и врачей, и командира. Был тогда злой разговор на комсомольском собрании, вкатили ему выговор…
— Поня-а-атно! — протянул Загоров. Ротный продолжал ворчливо:
— Такие любят жаловаться на тяготы службы, во всем видят придирки. А разберешься — не придирки вовсе, а справедливая требовательность.
Приходько каким-то непостижимым чутьем угадывал, что сказать в данную минуту. Он как бы присутствовал при разговоре Загорова и Одинцова, — вот и выразил свое сочувствие и поддержку. Комбат посмотрел на него с молчаливой признательностью.