— Пойдем, подсоби мне…
Они вышли на кухню, почти все пространство которой занимала печь — гибрид старинной русской печи и дровяной плиты.
— Давай доставай… — вручил ему старик почерневший от частого использования ухват. Олег принял рассохшуюся за много лет длинную рукоять и, прихватив какую-то тряпку с «плеча» дымохода, отодвинул задвижку с жерла русской печи. В лицо ему дохнуло жаром.
В ало сияющих углях стоял накрытый чугунок. Олегу в жизни не доводилось не то что пользоваться, но даже держать в руках ухват, который он и видел-то лишь на картинках. Тем не менее он довольно ловко подхватил объемистую пузатую посуду и перенес ее к устью печи.
— Погодь, не закрывай… — Вооружившись совком и кочергой, старик набрал углей поярче и засыпал их в трубу тускло блестящего самовара, немного повозился, прилаживая дымоотвод. — Неси чугун на стол, после еще придешь!
Из-под крышки котелка доносился запах восхитительно приготовленной пищи, у Олега даже слюнки потекли. Как и у всех остальных, когда чугунок оказался на столе. Только сейчас Олег сообразил, что ему мешало все это время.
На поясе все еще болтался его меч, хлопая по бедру при каждом шаге. Олег досадливо поморщился, отстегнул оружие и прислонил к лавке, а затем снова пошел на кухню, как его и просил старик.
Антон оказался в непроглядной тьме — в старой палатке не было световых вставок. Изначально ее предназначали для военных, поэтому светомаскировка соблюдалась неукоснительно.
— Спокойно… Ты уже взрослый… Держи себя в руках…
Со всех сторон его окружала горячая прорезиненная тьма, старающаяся спеленать его, опутать, лишить способности двигаться и дышать… Чувствуя, как нагретый солнцем брезент все плотнее прилегает к телу, Антон заорал и рванулся в ту сторону, где, по его ощущениям, должен был находиться выход.
Если бы он двигался не спеша, раздвигая брезентовые стены руками, он бы выбрался. Но его прыжок захлестнул входной клапан, и тот утонул под складками стен, поверх которых упал Антон.
Парень страдал клаустрофобией с детства. Как и любой ребенок, он пытливо исследовал квартиру, в которой рос. Однажды — и этот день до сих пор снился ему в ночных кошмарах, но милосердное сознание стирало ночные воспоминания, — мама пошла в магазин, а маленький Антон решил спрятаться от нее. Он залез под диван, к самой стене, выдыхая, чтобы проскользнуть глубже в неширокое пространство, в котором едва помещался. Он двигался головой вперед, и когда его тазовая кость ударилась об угол спинки разложенного дивана-книжки, он понял, что стал уже слишком большим, чтобы влезть в это «тайное» место. Тогда он попытался вылезти обратно, но застрял. Руки скользили по гладкому полу, по оклеенной обоями стене, пытаясь вытолкнуть тело назад, но тщетно. На дворе стояла горбачевская перестройка, талоны на продукты (которые у старшего поколения ассоциировались с хлебными карточками в блокадном Ленинграде), огромные очереди там, где появлялось хоть что-то продающееся за деньги…
Сестра была в школе, и помочь Антону было некому. Когда мама вернулась, Антон уже не кричал — он сорвал связки и впал в ступор. После этого «приключения» ребенок полтора года провел в больнице, и врачи вынесли приговор — нормальным ему уже не стать. В тридцать лет его мать стала седой как лунь.
Она забрала сына домой, отказавшись от предложенного места в специнтернате, окружила его заботой — и материнская любовь совершила чудо. К тому времени, как Антон пошел в школу, единственным внешним проявлением пережитого шока осталось легкое заикание, а к старшим классам прошло и оно. Но на всю жизнь осталась клаустрофобия.
…Со стороны это выглядело так, словно палатка взбесилась и решила сбежать, но не могла определиться, в какую сторону ей кинуться. Антон визжал, как свинья на бойне, и судорожно барахтался, все больше запутываясь. Ребята бросились на помощь. Денис мгновенно сориентировался в ситуации и выхватил нож, чтобы вспороть брезент, но от сильного удара клинок полетел на землю.
— Не смей резать! Меня отец уроет! — Костя схватил его за грудки и отшвырнул назад. Чтобы не тратить на пререкания драгоценные секунды, Денис молча двинул его в солнечное сплетение и, подобрав нож, кинулся к агонизирующему Антону. Но не успел он сделать первый разрез, как Костя прыгнул ему на спину. Падая, Денис почувствовал, что напоролся на свой собственный нож.
Старик на кухне нарезал зелень прямо на дощатом столе, смахивая колечки зеленого лука, а также веточки петрушки и укропа в глиняную миску, заботливо вылепленную и обожженную.