Бродяги и сплетники из ближайших поселений поговаривали: жильцы были алхимиками, знавшими секрет превращения древесины в серебро; но не наоборот. И эта версия — всего лишь одна нить из многих в тумане домыслов. Самым правдоподобным казалось, что хозяева отправились за Хладград, за Жгучее море, в поисках лучшей жизни у настоящих северян. Ныне не осталось никаких подтверждений о пребывании благородных алхимиков в этих стенах; никаких кроме затёртого герба на воротах — нетленное напоминание с изображением птицы с закругленными на концах крыльями и отведённым вбок длинным хвостом прямоугольной формы.
Усадьба всегда пустовала по причине ветхого состояния. «Ароматическая смола» сырости, плесени, трещин и деформаций отгоняла нежелательных заселенцев и даже мародеров. Вторых на континенте больше, чем можно представить. Их ряды стремительно пополнялись, росли как на дрожжах, образуя грозные банды. Те уже не ограничивались грабежам убитых и раненых на полях сражений — совершали быстрые набеги на поселения. Но они не всегда заканчивались успешно.
Спустя долги годы одиночества в окне покинутого фамильного гнезда зажёгся тусклый свет. В одной из комнат блуждала пара огней походных светильников. На стенах расползались тени присутствующих людей. Особенно хорошо это наблюдалось сквозь стекло с наружной стороны. Приложив небольшие усилия, с долей воображения, составлялась полная различными интерпретациями причудливая картина происходящего. В паре с завываниями ветра, проносящегося сквозь трещины в стенах, и периодическим скрипом хлопающей двери — обычное затягивание шнурка на мешке могло стать неистовой попыткой обезглавливания.
Гости — мужчина и женщина средних лет в серых походных накидках. Они укрывали голову и лица капюшонами. Компанию им составлял осторожный юноша в светлой рубашке, брюки поддерживали две перекинутых через плечи кожаные ленты. В таком виде в поле не работают. Да и вообще выгладил странно. Точно не местный. Худоба попутчика являлась прямым отражением сложности его пути. У небесных глаз задумчивый взгляд, а едва заметный прищур намекал на его недоверие к путникам. Юноша присматривался, ожидал худшего, не понимая своего к ним отношения; не понимая, достойны ли они вообще хоть какого-то отношения. В видимом им мире большинство встреч так и оставались однодневными, незначительными. После них люди расходились в разные стороны, становились друг для друга не более чем обычное дуновение ветра.
Мужчина в сером перебирал страницы толстого блокнота и что-то неразборчиво нашёптывал себе под нос. Усердно удерживал концентрацию, должно быть, проговаривал написанное, чтобы обнаружить скрытый секрет. Громко захлопнув блокнот, вышел на улицу. Проходя через порог двери, задумчиво осмотрел его и сказал: — Пойду-ка разожгу костёр, — после чего пропал за скрипом прохода ненадёжной постройки с последующим едва слышимым замечанием: — Хоривщина… какая-то творится. — Единственными признаками его присутствия по ту сторону были глухие шаги да трескучее шорканье.
Оставшись вдвоём, спутница ослабила шнур походного мешка, который всем своим видом сообщал о долгом странствии, и достала из него сухую лепёшку. Разломила на две части, протянула большую голубоглазому юноше. Тот не торопился её принимать. Просто отвернул голову в сторону, притворился что не услышал.
— Не нужно этого делать, — недолго подождав, произнесла временная спутница.
— Не нужно делать что? — спросил юноша в подтяжках с наигранным непониманием.
— Не нужно мучить себя. Перед тобой был выбор: либо жизнь, либо голодная смерть. И в том овраге ты сделал свой выбор. Знаешь, я даже понимаю… листьями не наешься. А чтобы поймать хотя бы белку…нужно время. Да и то без умения, скорее всего, не получится.
— И даже не скажешь, что были и другие варианты? Поймать там жабу или мышь какую-нибудь…
— Ты сделал свой выбор. А теперь перед тобой другой выбор. Левая или правая? — уподобившись весам, поднимала и опускала руки с хлебом. — Голодный и несговорчивый не торопился выбирать. — Хорошо, я подожду, когда будешь готов. Может, после этого, назовешь своё имя. А пока послушай, — полушёпотом начала рассказать ему одну историю.
Историю об одной скотобойне. Находилась она в Денрифе. Исходившее от неё зловоние вдыхалось и за версту. Это было не совсем обычное сооружение для убоя животных, её крыша хранила чужие секреты. Там в грязных холодных камерах держали в заточении людей, а по тёмным коридорам ходили истязатели, называвшие место своего пребывания — Садом. Когда измученные узники пропитывались маринадом ужаса и отчаяния, приходили уродливые мясники-садисты. Выбирали пару человек и уводили тех в «чавкающую комнату». Секретом было не то, что эти безумцы там с ними делают, а то, как они это делают. Разбивающие разум знания утаскивали редких свидетелей на безмолвное дно сумасшествия. Во мраке коридоров повторялось эхо долгих криков, доведённых до хрипения. Через бесконечные мгновения наступала звенящая тишина. Другие узники даже радовались этой тишине, потому что для бедолаг всё закончилось — их боль ушла, и они соскользнули в заботливые объятия вечного сна. Через какое-то время садисты снова приходили к камерам и ставили стол. Ставили так, чтобы все видели их трапезу. Когда всё было готово, то, смакуя, пожирали содержимое своих тарелок. Вот прям жрали и никак иначе. Как-то раз один из них, подняв вилку выше уровня глаз, не моргая и всматриваясь в сочный кусочек мяса, произнёс: — Была вкусна как при жизни, так и после, — а потом, медленно пережевывая, поднёс к своему подобию носа синюю ленту, дышал ей, его сердцебиение было почти отчётливо слышно, вздохи становились возбужденными, глубокими.
Ночь за ночью «поросята», так называли пленников, ждали очередного приступа голода садистов. Попытки освободиться от прочных оков оставляли на теле кровавые отметины. Они как следы на снегу обходили руки и шею. Всё что оставалось пленникам так это смотреть на высокую башню сквозь маленькое зарешёченное оконце. Смотреть и мечтать о скорой безболезненной встрече с госпожой вечного; её бояться, от неё убегают, пытаясь отсрочить её появление, но рано или поздно она приходит ко всем.
Незадолго до очередного отбора пленники поговаривали: видят во тьме смотрящую на них красивую особу одетую в чёрное и белое. Ещё говорили, та держала в руках корзину полную белыми и чёрными цветами. Той ночью она ушла; бросила заботливый взгляд на ту самую башню и бесшумно растворилась в тени. После этого с улицы раздался грохот и треск. Замутненное внимание устремилось в одно. Изнутри верхнего помещения высокой постройки вырывались пальцы пламени. Они растягивались в разные стороны, пытались коснуться до спирально кружившихся вверху ворон. На разрушенной колонне кто-то стоял. Узники Сада присмотрелись — увидели невообразимое. Увидели силуэт, чьими одеждами была сама бездна, она растекалась в огромные черные крылья, что источали огонь и пепел. Очарованные пленники смотрели на это и не смели отводить взгляды. Продолжали это делать, даже когда «дух спасения», так назвали его некоторые, исчез в клубах дыма. А после в сырых коридорах Сада, где по полу тарабанили капли, раздался поросячий визг. Один из мясников прибежал к камерам, споткнулся об свою отдышку, рухнул на колени под светом свечи. Держась за круглый живот, в ужасе пытался уползти, но преследователь с тремя мерцающими глазами уже был за его спиной.
— Брось им ключи, — сказал голос по ту сторону света. Обжора незамедлительно сорвал вязанку с пояса и метнул её под ноги одной из пленников. — Интересно. Когда-то давно в садах говорили: не делай людям того, чего не выдержишь сам. Вот и проверим, — схватив садиста за ногу, утащил в те же коридоры, в которые ранее тот уводил людей.