Уст медленно подступал к одру. Никто его не останавливал.
— Ты достойно сражался. Твои действия, их вклад сложно переоценить,
— проговорил он и продолжил, но уже громче, чтобы все услышали. — Теперь я — Глава Дома Халиод. Считаю необходимым явить здесь и сейчас искру справедливости. Посему возвращаю изгнанника домой. Больше ты не Рэмтор Кильмиор, а Рэмтор Халиод. Живы — а потому смотрим. С возвращением Домой, дядя, — Исзм встал на колено, положил свою руку на его шестипалую ладонь. — Присматривай за нами с той стороны…
Рэмтор улыбнулся. Надпись, выгравированная на Ордене, покрылась трещинами, затёрлась вместе с последним вздохом.
— Спасибо, что были с нами, наш Бургомистр. Но не надейтесь долго наслаждаться покоем, скоро мы присоединимся к вам. И тогда выпивка за наш счёт. — Поблагодарив, исполнители гвардии затихли, хранили молчание, а вокруг летали отголоски происходящего кошмара. Огонь гудел так, словно пытается сдерживать не только полчища Р’одум, но и издаваемые ими рыки. Через стихийную преграду перепрыгивало эхо криков тех, кому не повезло быстро уйти из жизни.
— Склад старика Клива был уничтожен, — задыхаясь, выдавил из себя прибежавший констебль. — Все погибли!
— Пойдёмте, у нас всё ещё есть долг, — Хидунг повёл оставшихся за собой.
Рёв пронзил пламенную стену. Стихия не выдержала — потухла. Марионетки голода, которые находились по ту сторону, не двигались, замерли как ледяные статуи. Из тьмы вылетает бурдюк с беспощадной дубиной, только ведёт себя несколько иначе и больше напоминает загнанного кролика, нежели хищника. Резко поворачивает и скрывается за углом разрушенной постройки.
Огни костров временно приподняли завесу мрака, чтоскрывала за собой чудовище, результат мутации части человеческого порядка. Некоторые из защитников поторопились приставить огоры к своим вискам, когда испуганные глаза увидели смерть всего светлого в этом мире. Длинное нечто перемещалось на дюжине массивных подобиях ног — в тощих лапах сжимало цепь-пуповину. На её концах болтались костяные и рвущие камень гильотины. Изуродованные весы подняли вытянутую голову; глаза закрывали, перебирая пальцами, большие ладони. Оно разверзло пасть с четырьмя челюстями, будто бы обнюхивало выживших солдат. Рёв, почти ломая кости, повторился.
Весы торжества, порождённые нескончаемой Саккумбиевой ночью, рывками устремляются к протекторам на оборонительных сооружениях.
С крыши дальнего дома в один прыжок спускается существо в плаще из чёрной воды и преграждает бестии путь. Приземлившись, осматривается как сомнамбул, пытающийся увидеть носом звуки; при этом пошатывается в трансе. На его лице не было глаз; не было ничего, кроме сумасшедшей улыбки под наростом в форме клюва. Констебли открыли по нему огонь, но их остановили вермунды и приказали отступать к следующему укреплению. Тот, сжимая секиру, не обращает ни на что внимания и набрасывается на изуродованную справедливость.
29. Стекающее лицо и граница безграничья
— Какого хиракотерия… они же только что были здесь. Куда все исчезли? — тихо произнёс Грегор, пока наблюдал за тем, как из багровой слякоти на площади растут лишенные плоти руки. Они качались травой на ветру и тянулись вверх, ожидая спасения. Укрепления вмиг опустели, теперь кажутся давно заброшенными. Помосты покрылись слизью или вообще погрузились в месиво, теперь эти тропы ведут в никуда.
— Всех…неужели всех поглотила тьма? — спросил Квазий. Его лицо перекосило от непонимания, а нижняя губа слегка затряслась. Крысолов натирал себе веки в попытках вернуть всё назад, однако чуда всё не происходило.
— Они все мертвы, — с некой горестью выдавил из себя Тайлер. — Где мне искать её…
— Помните, что сказал уст, — проговорила Кана и указала на улочку, откуда дуло некое подобие ветра. — Мы должны торопиться. Сюда.
— Ты бился достойно, а теперь иди навстречу к своим богам, брат, — проговаривает джентльмен и закидывает несколько пилюль в рот. Грегор слышит далёкий стук, который доноситься из башни с сигнальным огнём, что одиноко стоит среди тёмных вод. — Какими бы они ни были, — пробивается мокрый голос внутри его головы.
Группа из четырёх торопливо уходит от площади. Тяжело шагая по тёмно-красной грязи мимо кособокого дома, увидели свет, горящий в одном из окон первого этажа. Один из них постучался в стекло за решеткой.
— Что это? Попрошайки? Бандиты? Вам здесь не рады. Проваливайте, — проскрипела старуха, бряцая бутылками. — Такая реакция казалась обычной, но в условиях всего происходящего она вывернулась наизнанку. Спустя несколько мгновений её речь изменилась, разжижилась. Неразборчивое бормотание обзавелось погаными щелчками. Жительница замолчала, перестала подавать признаков своего присутствия по ту сторону.
— Соль и молоко? Не нравится мне этот запах, — говорит Грегор, принюхиваясь. — Пошлите быстрее.
— А что не так с этим запахом? — задаёт вопрос Квазий и пытается найти связь.
— Принюхайся. Ты чувствуешь все оттенки смерти. От сырого мяса и гноя до кровавой рвоты. А соли и молоку удалось перебить их. Это — Яжима, она же — Яжма, — определяет он и смотрит выше. Из окна выглядывает что-то и просто наблюдает, ничего не делает, будто жена ждёт своего мужа. Ворон, не желая дожидаться реакции, ведёт всех дальше по тёмному лабиринту.
Вышли к аккуратному ромбовидному фонтану. Фонтан хранил на своём дне несколько монет, что, скорее всего, были брошены суеверными людьми в уплату своих желаний. Некогда журчащий атрибут города подтверждал правильность их пути к воротам, ведущих из Оренктона. Рядом на скамье сидела еле уловимая фигура, не человек, а его тень. Контуры перетекают, изменяются; подобно ловкому эквилибристу, который уклонялся от взора глаз смотрящих. Особа держит перед собой музыкальный инструмент; из-под смычка невообразимой виолончели льётся музыка. Её практически не слышно, а то, что добирается до ушей, будто звучит внутри; внутри черепных коробок с утомлённым разумом. И одно понятно наверняка — музыку наполняет бездонная печаль.
Они, в некотором роде, смогли дистанцироваться от всего, оказались в другом месте, где тепло и уютно; где нет никаких сражений с Р’одум. Мгновения растягиваются мёдом, а выжившие наблюдает за каплями дождя. Умиротворение, спокойствие, безмятежность. Внимательно вглядываются, вдруг осознают: отдельные частицы жидкости падают в обратную сторону. Обратный дождь — не иначе. Капля разбивается об чашу жаровни, тушит огонёк. Полоса отдыха для разума и тела переломилась. От покоя не осталось и следа. Квазий не моргает, ему страшно посмотреть вниз. Не успел и пискнуть, как его голень с чудовищной силой схватила обожженная лапа с лишними парами когтей. Треск раздробленной кости и крысолова утаскивают во тьму по мясной грязи. Все срываются, чтобы помочь спутнику. Грегор прыгает пикирующей птицей, но не успевает. Всё произошло слишком быстро. Мерзкая в своём существовании конечность резким рывком скрыла светлого трудолюбивого человека под одеялом мрака.
Пытавшийся спасти его глядит в никуда. Непередаваемо выругиваясь, замечает более чем странное отражение под собой. Трясина городских улиц задрожала, пустила широкие разводы. По разбитой поверхности плыла очередная невозможная гнусь. Повторение увеличивалось по мере приближения. Нападение ожидалось сверху, однако оно вынырнуло снизу; прямо из-под ног. Группа уже из трёх уклонилась от столкновения, каждый отпрыгнул назад. В нескольких метрах от них рухнула махина, которая оказалась размером с трёх взрослых быков. Результат патологического воображения тайного Композитора, или же уродливое произведение случайности, извивается в болезненной агонии. Вытянутую тушу бросает загнанным в угол зверем. Раскрывая пасть и демонстрируя забитый зеркалами души колодец, длительно завывает китом. Вокруг этой глотки прорывалось множество человеческих ног, которых немногим меньше, чем волос на бороде старца. Когда попыталось подняться на несформировавшиеся конечности, било жидким хвостом по земле. Должно быть, помогало себе; для этого даже выбросило щупальца из задней части туши.
У этой твари почти получилось закончить задуманное, но покосилось, поскользнулось, упало на брюхо и завыло ещё громче. Начало зачёрпывать массивной челюстью гротескной головы, как казалось, спасительную для неё жидкость.