Убийцы нигде нет, как и мест, где бы смог затаиться. Словно дымкой просочился сквозь крошечные трещины в многолетней постройке. Путь в подвал заколочен и уже очень давно. Ступени на следующий этаж вели к непреодолимому завалу. Скорее всего, ранее тут проживал рабочий из разорившихся мастерских, а теперь же покинул это место, убежал на поиски новой жизни или средств для какого-никакого существования.
Шагнув в углубление под лестницей, провёл перчаткой по полосе наверху. Раздался щёлчок — пыль тонкой стройкой взмыла вверх. Потом дважды ударил сапогом — открылся небольшой проход. Случайно обнаружить его практически невозможно. Немногие знали о тайных дверях в домах Государства Вентраль. Давным-давно, когда Первые возводили свои города, поручали строителям делать такие проходы и ставить входные двери, открывающиеся вовнутрь, чтобы облегчать поимку отступников, еретиков, вредителей. А потомки придерживались замысла. Однако время свело подобные лазейки до уровня исключения — теперь же попадались крайне редко. А причастность Первых к этому вообще ставилась ныне живущими под сомнения. Обыкновенное совпадение, не более того.
Раненый родовым древом Ворон ушёл, избежал своей участи стать ключом, Фель тоже решил не задерживаться в городском могильнике.
4. Отчаяние белых перчаток
Обстоятельства заботливыми садоводами выращивали древо упадка. Такое не срубить обыкновенным топором. Тень от не совсем осязаемых ветвей жадно ширилась, подчиняла себе настоящее, вылепливала из ранее недопустимого новую нормальность. Лишь немногие замечали перемены. Всё происходило медленно. Некоторые сравнили бы со зловонием, от которого поначалу воротишь нос, а потом привыкаешь. После такой подмены, свежий воздух вполне способен показаться странным, раздражающе инородным. А другие могли бы сравнить с варкой живых лягушек, ведь, как известно, болотные обитатели выпрыгнут из кипятка. Потому всё происходит постепенно.
Ранее лимн в треуголке выпустил слова из бездонной глотки, они-то и дали ход событиям. Став ветром, сбивали неспелые плоды. Разбиваясь об плоско-круглую, разевали рты и щёлкали языками. Развращающие ритмы слились в единую волну. Оренктон заполнили крики, мольбы и рвущие глотку завывания: жители, подчиняясь общему танцу, неутомимо разыскивали виновных в пропаже золота. Вламывались даже в дома, где, по их мнению, могли прятаться сообщники Гавранов. Переворачивали всё вверх дном, искали везде, но только не в самых тёмных углах, откуда слышался леденящий вой, да симфония пилы в ряде шелеста листвы. Во время справедливой облавы, процессии, каждый мог попасть под подозрение. Страх перед беспощадной расправой порождал тех, кто пытался увести от себя недоверие, такие суетливо, указывая пальцами, обвиняли кого-нибудь другого. Всё ради спасения.
Там же бродили псы, ищейки не знали пряника верности; знали лишь кнут страха перед хозяевами. Облезшая шкура, сверкающие глаза, слюнявые пасти рисовали образ чего-то потустороннего, как если сами гончие Старой войны вышли на охоту в спустившемся мороке многоликой хоривщины. Гоняясь за добычей, царапали когтями камень, терзали разум голодными рычаниями. Когда настигали беглеца, наступала тишина, но она нарушалась прерывистым плачем, исходящим из тьмы. Такой вот благодарственный поклон за скорбный танец.
Спустя ряд пустых контуров единиц времени неподалёку от лавки, с названием «Антикварка», раздался крик, его владельцу не хватало воздуха.
— Подождите! — взмолился некто, захлёбываясь дыханием. — Почему вы носитесь за нами по всему городу? Это не мы напали на того господина. Его гробовщик лентой придушил. Клянусь! Да ещё жестоко так, без каких-либо проблем, чо щенка. Проверьте его…
— Точно! — подхватил другой. — Поговорите с ним. Я уверен, вы, непревзойдённый уст, сразу раскусите притворщика. Мы можем проводить вас к месту, где видели этого мерзавца, этого недостойного любителя щупать мертвецов. Говорят, он их ещё и красит. Всяко глумится над ними…
— Мастер выполняет свой долг, — ответил уст. — Не пытайтесь увильнуть, трусливые невежи. Мне нужны именно вы.
— Но почему? — затроил один из них. — Мы не больны временным недугом! И следуем за Сахеланом по небесным тропам, чтим его жертву…
— Значит, следуете и надеетесь дойти до Змеиного моста? Этот путь очень труден, поэтому вам нужна передышка. Тем более… чтобы идти… не нужны руки, — монотонно, но с презрением утвердил верный инструмент Все-создателя, после чего запел дуэт ломающихся костей. — Вот и время подумать о своих деяниях. Возьмите ответственность за них. В том числе и за распространение лжи. А теперь расскажите… какая предсказательная практика пишет вашу судьбу. Ещё расскажите о том сказителе, не упоминал ли он блуждающие огни?
Фель видел демонстрацию праведной жестокости служителя собора. Его нисколько не интересовала участь пойманных бегунов. Безразличие к будущим калекам росло из одной единственной причины — в них нет ни капли достоинства, готовы на всё, чтобы выкрутиться, сохранить каждую шерстинку своей шкуры. Одарив скулящих и кряхтящих пренебрежительным, но всё же снисходительным, понимающим, взглядом, продолжил разыскивать Ворона. Такая целеустремлённость источала свой шарм. Чарующий марш проходил по улочкам, ставшим руслом террора, где во мраке горели костры. Не сигнальные огни, нет, скорее — инструменты скрытия жестокости. Когда очутился у ограждения с распахнутой калиткой, ту мотыляло из стороны в сторону, заглянул в просвет. Там мастер гробовых дел, невзирая на огонь, снимал с деревянной конструкции обожженное тело. Такое ему точно не привести в живой вид для погребения. Закинул на плечё мешок обугленной плоти и попытался тихо удалиться вглубь двора. Но на него налетел обезумивший горожанин, в мокрой от пота и слюней рубахе. Мастер в скелетной маске сказал: «Угомонись, гоблин», — и встретил того прямым ударом в грудь, нога долбанула осадным тараном. У внушаемого поборника справедливости сломались рёбра, как минимум — три. Их четные усилия выдержать отчётливо слышны. А после, как ни в чём не бывало, мастер удалился не торопливо, будто гулял в лесу под дождём, собирал грибы в корзинку.
Из дома позади донеслись голоса, там кто-то перешёптывался. Наверняка думали: их не слышно. Беззвучно нырнув в проём, подслушивал разговор, неволей внимал каждому «шику». Там двое в коричневых накидках хвалились друг перед другом своими достижениями. Бондарь, который целиком и полностью подходил для своей профессии, отхаркнул, что хотел увести с собой ученицу швеи, но та наглая негодница ему отказала. Судя по его жалобному тону — нежное сердечко пузатого гнилозубого красавца, в чьих волосяных завитушках уже давно поселились кровососущие жильцы, с трудом выдержало натиск кинжала отказа. Ухмыляясь, говорит: испытал просто невыносимые страдания и боль, а потому захотел справедливого удовлетворения; потому не нашёл ничего лучше, чем взять её силой и заточить в подвале того же самого дома. Может так одумается? Второй же без проблем перебил хвастовство бондаря. Подмастерье каретного мастера освободил одну молодую семейку от бремени накоплений, которые хранили под половицей. Думали, что не найдут; как бы не так. Их отпрыск всё видел, но ничего не сможет никому рассказать. Без языка это крайне непросто сделать, да и родители его уж точно ничего уже не сболтнут.
Фель вышел к ним, его путь лежал к лестнице.
— Ну и ну! — пусто улыбается он. — Не ожидал встретить здесь таких храбрецов. Должно быть, перешагнули через все возможные и невозможные страхи, чтобы принять участие в охоте на Воронов. И всё это для возвращения надежды и веры в будущее. Какой светлый порыв альтруизма! Я бы похлопал, но боюсь, не так хорош в этом. Не хочу омрачить симфонию своей дудкой. Звучит она просто кошмарно. Учителя-музыканты за такое отбивали бы руки. Понимаете о чём я? Хотя подожди, не нужно слов. И так всё понятно, мгновения особенные… интимные. Только испортим всю атмосферу, где два героя нашли время в пылу тяжкой битвы и решили провести тайное совещание, поделиться друг с другом свершениями.
— Ты ещё что за гусь? — пробулькал бондарь, выставив фонарь, присматривался. — Здесь ничего нет. Всё забрали. Иди… испытай удачу в другом месте, иначе скоро подоспеют мои братки, — и тут изготовитель бочек прозрел, его смелость переселилась в портки. С таким характерным звуком падения рагу из черпака в тарелку.