— Я говорила, что чокнусь, лаская тебя?.. — вымолвил хозяин её миров своим пьянящим осевшим голосом, который хотелось пить.
— Ты не представляешь, как ты глубоко… Я схожу с ума от твоих сообщений, я начинаю мокнуть, только заслышав сигнал… — бормотала Полина. — И сейчас я… Господи!.. — среагировала она на вольности языка с её ушной раковиной. -…Я точно испорчу брюки…
— Им пора погулять, — Даша расстегнула и спустила их долой, исподтишка задевая пропитавшиеся трусики и вызывая стон.
Короткое «а» слетело с полининых уст. Под руками перекатывалась необычная твердь мышц плечей, послуживших случайной опорой. Полина едва вышагнула из пут брюк, как её ягодицы оказались полем новых терзательств, преследующих даже тогда, когда она кротко поместилась на четвереньки на покрывало. Поглаживая, вжимаясь пальцами, приподнимая и затрагивая зоны ближе к копчику, Даша открыто наслаждалась клокочущими постанываниями сначала будучи спереди, а затем сзади.
Даша была на грани безумия. Внутри у неё всё взрывалось и полыхало фиолетовым пламенем. Несмотря на одолевающую бурю желания, она собиралась продлить каждый миг своей пурпурной мечты, увековечить под кожей, выколоть татуировкой на сердце. А крови в ней бурлили, — ожидая случая взять своё, — горячие, непокорные и неистовые, кое-где, между прочим, горных пород. Когда она коснулась Полины в южном и самом чувственном островке, обильно затопленном экваториальными водами, ей не верилось, что всё происходит наяву.
— Даша, — стонала Полина, зажав в кулаки покрывало. Она столько раз обращалась к ней в своих мыслях. Её имя прозвучало так же естесственно, как день сменяет ночь.
— Господи, какая она волшебная… — её умелые ласки настилались на заветный сенситивный оплот.
— Ты к ней так внимательна… — в невидящих глазах Полины, оказавшейся в плену непомерного удовольствия, просочилась противоречивая и непонятная обида. — Я ревную, — выразила она, внезапно осознав каверзную подоплёку собственных чувств.
Ревность была самой что ни есть настоящей, убийственной и проклинающей, до ненависти, зависти и пожелания наихудших приключений. «Киса эта — сука и шалава. Отдавалась чужому языку», — предъявляла Полина, словно лиса из басни, решившая, что хвост ей лишний и выставившая его охотникам. — «Если б только знала, как будет петь под твоими пальцами…»
— Она несносная… — ябедничала Полина вслух. — А ты ей оказываешь царские почести…
— Тебе придётся прикусить язычок и свыкнуться с этим… — она скользнула в глубину её желания, и у Полины подкосило ноги. — Боже… Прекрасная… — снова восхитилась Даша.
— Ещё, — стонала Полина. — Даша, пожалуйста… Двумя…
— Обними его…
— Я… слишком возбуждена, — но прежде, чем она попыталась, Даша отправилась к островку. Только насладившись его трепетностью, она очертила маршрут обратно, и делала так до безумия много повторов…
В конце концов, стоны Полины стали превращаться в страдательные скулящие звуки. Даша резко сменила ход действий, усиливая ритм и напор. Словно знала обо всех переключателях, дожимая до сокрушительной развязки, когда ноги совсем уж подогнулись, и Полина изнемогла в стремительном освобождении, сполошно выкрикивая в покрывало её имя.
Поздний собачник, гуляющий в пустынной укромности небольшого дворика средь детских горок и причудливых богатырских голов, где сам неспящий город словно обомлел, дивился звукам страсти со второго этажа. Он замер, вслушиваясь, и всё никак не мог взять в толк, девичий ли голос выкрикивает женское имя, или стопочка за ужином была лишней. Его пёс Марти, обросший цвергшнауцер, вертелся возле, а то вопросительно застывал, глядя из-под косм снизу вверх и пытаясь проникнуться мотивами своего белого бога. Остановка затянулась уж на несколько минут. Изначально принятое за издевательство над животным обернулось необычайнейшей композицией. Потом всё стихло. Марти радостно засеменил за хозяином прочь из заколдованного двора.
Меньше четверти часа спустя Полина лежала на кровати с надетым на ремешках и возвышающимся предметом женских удовольствий. С замиранием сердца она наблюдала, с каким благоговением Даша проявляет своим умопомрачительным ртом радение к удовольствию её взора и уверению, насколько готова не только к вступительным эпизодам из всяких взрослых фильмов. Завороженная зрелищем, Полина повела ладошкой по её щеке, скользнула на шею и на затылок. Она не подозревала, какими жгучими были её тонкие пальцы, — как лезвия, которые обязательно распорют по швам и выпотрошат, словно куклу. Даша украдкой поглядывала, как в каждой чёрточке её лица пропечатывается страсть новой пугающей силы.
— Теперь ляг, — сказала Полина, отведя в сторону руку на простыни.
Даша беспрекословно повиновалась. Развернувшись и удерживаясь на коленках да вытянутых руках, Полина ловко поместилась меж её бёдер.
— Измучила меня сегодня… — мелодично и глухо предъявляла Полина, устремляясь медитативно, но твёрдо. Даша тихонько постанывала, понимая на задворках покидающего разума, что пустить придётся далеко, без учина помех и ужимок. С рапростёртыми объятиями и смазанными, во избежание неприятных скрипов, петлями у дверей да ставень, как встречают дорогого гостя. — Знаешь, я раньше могла за пять минут кончить… — нагнетающе сетовала Полина. — Только с тобой эти марафоны… Даже по телефону… так заводишь, что по часу ни черта не получается…
Полина едва сдерживалась, желая овладеть как можно глубже, достать до основания, до любимой печени, когда лицо изменится, и взгляд этих отемневших зелёных глаз распахнёт ей душу. Но нельзя напугать, бежать впереди паровоза… «Ещё успеется», — тормозила она себя на поворотах. Кобель из Полины получался нежный, но жадный, причём, независимо от полнолуний. Иметь своё сокровище она собиралась регулярно и с разнообразием, какому бы позавидовала не одна невеста. Но сейчас Полина погружалась до дрожи трепетно и аккуратно, чутко к каждому отзвуку на дашином лице. Пока не поняла, что ждали её здесь давно, ложится как по маслу, и уж касается животиком, что можно и назад сдать и снова врасти…
— Полина… солнышко… ясная моя… — бормотала Даша с отчаянием покрываемой самки. — Я никому так не позволяла, как тебе…
— Ещё бы позволяла!.. — жёстко надвинулась Полина, рождая дурманящий сдавленный грудной полукрик, доносящийся словно из самого нутра. — О да… — не сдержав восторга, она прильнула к дашиным губам, властно поглощая пьянящую музыку, и стала размеренно обучать постижению своей любви…
Проснулась Даша затемно от трели гормонов, готовых высадиться под кропотливыми накатами нежного жаркого монстрика, вёрткая сноровистость которого не оставляла сомнений, хотя обладательница всегда утверждала о крайней его брезгливости. Вспомнилось о последнем как раз тогда, когда тело пронимала волна спазмов, и исторжение стало необратимым. Испив её с чарующим смаком, хулиганка бесшумно передислоцировалась. Её голос раздался над подушкой рядом: