— Речь именно об этом.
— Плевать! — воскликнул Бруно, наполняя стаканы. — Честного человека Бог не оставит в беде. За твое здоровье, командор.
Мальтиец опорожнил налитый ему стакан.
— Превосходно, а теперь садись и начинай свою проповедь, мы слушаем.
Торговец понял, что придется выполнить прихоть хозяина дома, и сел за стол.
— Наконец-то, — сказал Бруно, — ну, выкладывай свои новости.
— Вам, конечно, известно, что арестованы судьи из селений Кальварузо, Спадафора, Баузо, Сапонара, Дивьето и Рометта?
— Слышал что-то в этом роде, — беззаботно проговорил Паскуале Бруно, выпив стакан марсалы, этой сицилийской мадеры.
— И вам известна причина их ареста?
— Догадываюсь. Очевидно, князь Карини, раздосадованный решением своей любовницы, которая уединилась в монастыре, нашел, что судьи недостаточно расторопны и слишком тянут с арестом некоего Паскуале Бруно, чья голова оценена в три тысячи дукатов, ведь так?
— Да, именно так.
— Как видите, я в курсе событий.
— И все же вы можете кое-чего не знать.
— Один Бог всемогущ, как говорит Али. Но продолжай, я готов сознаться в своем невежестве и не прочь услышать что-нибудь интересное.
— Так вот, все шесть судей, объединившись, внесли по двадцати пяти унций — иначе говоря, сто пятьдесят унций в общую кассу.
— Или тысячу восемьсот девяносто ливров, — подхватил Бруно с прежней беззаботностью. — Как видите, если я и не веду бухгалтерских записей, то вовсе не потому, что не умею считать… Ну, а что дальше?
— Затем они решили предложить эту сумму двоим-троим вашим приятелям из тех, с кем вы встречаетесь чаще всего, если те согласятся способствовать вашей поимке.
— Пусть предлагают. Я уверен, что на два льё кругом не найдется ни одного предателя.
— Ошибаетесь, — сказал мальтиец, — предатель нашелся.
— Вот как?! — воскликнул Бруно, нахмурившись и хватаясь за стилет. — Но как ты узнал об этом?
— Бог мой, самым простым и естественным образом. Я был вчера у князя Карини — он просил меня доставить турецкие ткани в его мессинский дворец, — когда вошел слуга и что-то сказал ему на ухо. «Хорошо, — громко ответил князь, — пусть войдет». И жестом приказал мне пройти в соседнюю комнату; я повиновался; князь, видимо, не подозревал, что я с вами знаком, и я услышал весь разговор. Речь шла о вас.
— И что же?
— Так вот, пришедший человек и оказался предателем; он обещал, что откроет двери вашей крепости, выдаст вас врагам, пока вы спокойно ужинаете, и сам приведет жандармов в вашу столовую.
— И тебе известно имя предателя? — спросил Бруно.
— Плачидо Мели, — ответил мальтиец.
— Кровь Христова! — вскричал Паскуале, скрипя зубами. — Он только что был здесь.
— И ушел?
— За минуту перед вашим приходом.
— Значит, он отправился за жандармами и солдатами, ведь если я не ошибаюсь, вы как раз ужинаете.
— Сам видишь.
— Все сходится. Если хотите бежать, нельзя терять ни минуты.
— Бежать? Мне?.. — воскликнул Бруно, смеясь. — Али!.. Али!..
Вошел Али.
— Запри ворота замка, мальчик! Выпусти во двор трех собак, а четвертую, Лионну, приведи сюда… Да приготовь боевые припасы.
Женщины испуганно закричали.
— Замолчите, мои богини! — продолжал Бруно, повелительно подняв руку. — Сейчас не время для песен! Тише, прошу вас!
Женщины умолкли.
— Составьте компанию этим дамам, командор, — сказал Бруно. — А мне надо сделать обход.
Паскуале взял карабин, надел патронташ и направился к двери, но, прежде чем выйти, остановился и прислушался.
— В чем дело? — спросил мальтиец.
— Слышите, как воют собаки. Враги близко, они отстали от вас на какие-нибудь пять минут. Молчать, зверюги! — продолжал Бруно, отворив окно и издав особый свист. — Ладно, ладно, я предупрежден.
Псы тихо заскулили и умолкли; женщины и мальтиец вздрогнули, в страхе ожидая самого худшего. В эту минуту вошел Али с Лионной, любимицей Паскуале; умная собака подбежала к хозяину, встала на задние лапы, положила передние лапы к нему на плечи, взглянула на него и тихонько завыла.
— Да, да, Лионна, — сказал Бруно, — ты замечательная псина.
Он приласкал и поцеловал ее между глаз, словно любовницу. Собака опять завыла, глухо и жалобно.
— Понимаю, Лионна, — продолжал Паскуале, — понимаю, дело не терпит. Идем, моя радость, идем!
И он вышел, оставив мальтийца и обеих женщин в столовой.