— Ну, — сказал я Дону, — скоро мы увидим нашего приятеля. Но, кажется, ему встречаться с нами не очень-то хочется.
Я переправился со шхуны на берег и был в селении еще до прихода Грейвса. На небольшой площади собралась многочисленная толпа канаков. Дон, как всегда, нервничал в присутствии чужих, тесней прижимался к моей ноге. Но вот на площади показался Грейвс, и канаки стали быстро расходиться, будто к ним приближался не знакомый и уважаемый человек, телеграфист, а прокаженный. На лице Грейвса блуждала странная улыбка, а когда он поздоровался со мной, Дон глухо заворчал, проявляя недовольство.
— Это что такое, Дон? Так-то ты встречаешь старых знакомых! — прикрикнул я на собаку. Дон затих, но шерсть на загривке у него стояла дыбом. Грейвс это заметил. Лицо у него вытянулось, губы поджались. Но молодость и природное добродушие взяли верх. И тем не менее я был убежден, что парень чем-то здорово расстроен.
— Дорогой мой, — сказал я ему как можно мягче, — какая еще чертовщина вас беспокоит?
Грейвс опасливо огляделся по сторонам.
— Сами видите, — грустно ответил он, — они не желают со мной общаться. Я для них теперь табу. И добавил: — Даже ваша собака настроена ко мне недружелюбно. Дон, иди-ка сюда, — позвал он пса. В ответ Дон злобно зарычал. — Вот видите…
— Дон, — сказал я, — этот человек — мой друг. А раз так, и для тебя он тоже друг. Погладьте его, Грейвс.
Грейвс наклонился и ласково потрепал Дона за уши. Хотя Дон и не сделал никакого угрожающего движения, он весь напрягся, словно налился свинцом.
— Значит, на вас наложено табу, — сказал я полушутя-полусерьезно. — Для этого должно быть основание, какой-нибудь серьезный проступок. Признавайтесь, что вы натворили.
— Я побывал в зарослях травы, — обреченно произнес Грейвс. — И хотя со мной ничего необычного не произошло, тем не менее теперь на мне лежит клеймо отверженного.
— И это все?
— С точки зрения канаков, этого более чем достаточно.
— Ну что ж, мне вскоре предстоит такой же поход туда для сбора образцов трав и семян, и я окажусь в том же положении, что и вы. Так что вам нет смысла переживать. Кстати, обнаружили вы что-нибудь любопытное для меня в этих зарослях?
— Ну, в ботанике я с вами тягаться не стану. Однако я действительно обнаружил там кое-что и хотел бы показать вам, попросить на этот счет совета. Если у вас есть свободный часок, то предлагаю заглянуть ко мне.
— К сожалению, много времени я уделить вам не смогу. Но если ненадолго, то согласен. А потом вернемся, перекусим на шхуне.
— Пообедать можно и у меня. Вы уже знаете, что я приличный повар. А в последнее время и судомойка. Из-за того же табу.
— Что, если я захвачу и Дона?
Грейвс заколебался, но потом тряхнул головой:
— Да, да, конечно, берите!
— Но если вы возражаете, то…
— Нет, нет. Мне хочется, чтобы мы снова стали друзьями.
Мы неспешно двинулись к дому Грейвса. Дон плелся рядом, вплотную к моим ногам.
— Грейвс, — решился я наконец, — мне кажется, табу, которое выдумали островитяне, не должно было бы так удручать вас. Наверное, есть другие причины для огорчения. Получили дурную весточку?
— О нет! — воскликнул он. — Я жду невесту со дня на день. Пароход уже в пути. Но другие причины есть, вы правы. О них я расскажу чуть позже. А в принципе у меня все в порядке.
Грейвс на секунду запнулся, а потом перевел разговор в другую плоскость:
— Этот ветер в зарослях… Свистит и свистит. И днем, и ночью. Это так утомляет…
— Вы говорили, — напомнил я своему спутнику, — говорили, что, побывав в зарослях, нашли нечто необычное. Может, расскажете, что это такое?
— Среди прочих интересных вещей я обнаружил там гигантское каменное изваяние. Когда-то оно стояло, но то ли ветер, то ли время опрокинули его. Изваяние колоссальное — как самый высокий нью-йоркский небоскреб — и, по всей вероятности, очень старое: все в трещинах, щербинах. Кажется, это изображение женщины. Мы обязательно отправимся в те места, и я покажу его вам. А если говорить о растениях и травах, то их просто уйма, и самых разных. Вы в восторг придете. А я, хоть и не ботаник, но цветы люблю. Сколько же их там! Миллионы! С уверенностью могу сказать, что остров — крупнейшая в мире цветочная оранжерея.
За разговором мы незаметно дошли до телеграфной станции. Грейвс отворил дверь и пропустил меня вперед. Дон протиснулся за мной и вдруг взъерошился, лязгнул клыками.
— Дон, успокойся! — прикрикнул я на него. — Тихо, тихо! И вперед. — Собака, прижимаясь брюхом к полу, проползла к центру гостиной.
В глаза мне сразу бросилась новая вещица, появившаяся в доме Грейвса за мое отсутствие. Это была статуэтка, этакий маленький идол. Она стояла на полке, где Грейвс держал книги. Как мне показалось, статуэтка была из светло-коричневого дерева — сандал или что-то в этом роде. Сделана она была столь искусно, что выглядела как живая. Признаться, ничего подобного я не встречал ни на одном из островов Полинезии.
Высотой фигурка была не более фута и изображала полинезийскую девушку в пору расцвета. Прелестное личико, свободная, непринужденная поза. Мастер сумел передать присущую полинезийкам обворожительную грацию. Подлинно — обнаженная Венера Южных морей! Глаза небесно-голубого цвета походили на два сверкающих крошечных озерца. Волосы, даже брови и ресницы были удивительно натуральны — мягкие, шелковистые, золотисто-бронзового оттенка. Это как-то даже напугало меня.
Дон залился громким отрывистым лаем. Я не шикнул на него, только поближе подтянул к себе за поводок. Мне показалось, что, дай ему волю, он перекусит статуэтку пополам.
Я снова глянул на шедевр неизвестного мастера и похолодел от испуга: глаза у статуэтки двигались! С пристальным и холодным любопытством они следили за собакой. Мурашки поползли у меня по спине, когда я заметил, что маленькая грудь фигурки равномерно вздымалась и опадала. А когда долгий вздох вырвался из ее крошечного рта, я отпрянул назад.
— Бог мой! Да ведь это живая женщина!..
— Возможно, — как-то странно отозвался Грейвс. — Я прихватил эту маленькую шалунью оттуда, из зарослей. Когда я услышал ваш выстрел, я поставил ее сюда, чтобы избежать каких-либо недоразумений. Отсюда ей не спрыгнуть — слишком высоко для нее.
— Вы нашли ее в траве? — спросил я, переводя дух. — И что, она была одна, или их там много?
— Полным-полно. Как перепелок. Но обнаружить их трудно. Судя по вашему виду, вы заинтересовались этой девчонкой?
Какое-то знакомое слово заставило это маленькое чудовище раскрыть рот. Будто яркая молния, сверкнули зубки. Глазки-озерца при взгляде на Грейвса заметно потеплели.
— Ну что, дружище, — обратился Грейвс к Дону, — нравится?
— Нравится?! Да разве вы не видите — он готов разгрызть ее на куски…
— Пожалуйста, — попросил Грейвс, — не говорите при ней таких слов. Мне кажется, она чуточку понимает наш разговор.
Подойдя к «статуэтке», он стал нашептывать ей что-то на неизвестном мне наречии, и она отвечала ему нежным и прозрачным, как звон маленького колокольчика, смехом.
— Вы говорите на ее языке? — удивился я.
— Знаю только несколько простейших фраз.
Снова повернувшись к девушке, он произнес с вопросительной интонацией:
— Тог ма лао?
— На.
— Аба тон суг ато.
— Нан тане дом уд лон анса!
Речь звучала, как нежный посвист ветерка в траве.
— Она говорит, что не боится собаки, — перевел Грейвс. — Но хорошо, если бы пес замолчал и не действовал ей на нервы своим лаем.
— Полагаю, Дону трудно это сделать. От себя скажу: мне она тоже неприятна. У меня такое чувство, будто я столкнулся с чем-то абсолютно неестественным, даже страшным. Лучше всего вам отсюда удалиться.
Грейвс присоединился к нам позднее. Снял ли он эту живую куклу с полки или переставил еще выше, я не заметил. Когда он появился на крыльце, я заговорил с ним, как добрый дядюшка.