– Yes l do, my Lady! – тут же ответил я.
– Ишь, какой ты галантный! – удовлетворённо проговорила Вера, видимо, проверяя и мой английский, – я сама какое-то вре-мя пела и танцевала, в том числе и в ресторанах. Я даже фамилию себе взяла подходящую – Сингер, что на английском означает «певунья», «певчая птичка», и «певица» – тоже. Вот и я такая ма-ленькая, танцующая, прыгающая и поющая! Настоящая «певчая птичка»! И на афишах так и писали – поёт и танцует наша «пев-чая птичка» – Вера Сингер! А про то, какая у меня фамилия была раньше, я тебе или позже…или никогда не расскажу! – быстро закончила эту тему Вера.
Вера встала из-за стола, подошла к шкафчику вынула оттуда початую бутылочку коньяка и две рюмочки. На нашем столике уже стояла вазочка с конфетами.
– Ты ведь совершеннолетний, тебе по чуть-чуть можно? – шут-ливо поддела меня Вера, но я, опять-таки, с грузинской пышно-стью ответил:
– Мне можно всё, что прикажет моя госпожа, даже яд смер-тельный! – при этом я не отрывал взгляда от глаз Веры.
Это было какое-то волшебное лицо, у моих знакомых в Тби-лиси таких лиц и таких глаз не встречалось. Казалось, что Вера знает обо всём, о чём я думаю, все мои мысли и желания ей от-крыты. Более того, все мысли и желанья Веры, как мне думалось, откровенно и точно выражают её светлые, необычайные глаза инопланетянки.
Вера разлила коньяк по рюмкам, мы чокнулись и выпили за знакомство. Мне хотелось закусить крепкий коньяк конфетой, но Вера не закусывала и я не решился. Вера подумала немного и на-лила ещё – рюмочки были маленькие, аккуратные.
67
– А теперь – за удачу и успех! – предложила Вера, или, как гово-рят мои друзья: «за успех безнадёжного дела!». После этого тоста сбываются, говорят, самые безнадёжные дела! Сейчас в стране огромные перемены, всё складывается к лучшему, кажется, на-ступила свобода! Сейчас успех нам очень нужен! – мы чокнулись
выпили. Я украдкой взял конфетку, незаметно раскрыл её и за-кусил. Коньяк обжигал горло, я не привык к крепким напиткам.
Веру чуть-чуть развезло; она почему-то даже не закусывала. Неужели её нежное горлышко певчей птички не обжигает этот коньяк? Вера подняла бутылку и посмотрела на просвет – там оставалось, как раз на пару рюмок. Она разлила остаток коньяка по рюмкам и предложила:
– Давай выпьем за то, чтобы называть друг друга на «ты»! Я до-статочно молодая, а ты меня всё на «вы» и «госпожа»! Что, я по-хожа на матрону какую-нибудь, да ты меня одной рукой подни-мешь – я всего сорок кило вешу! – защебетала птичка Вера.
Я смотрел на Веру – «птичку певчую» и крамольные мысли ста-ли охватывать меня…
Мы подняли рюмки, чокнулись и, скрестив руки, выпили «на брудершафт». Потом Вера медленно приблизила своё лицо к мо-ему, и я заметил, как чуть скосились к переносице её глаза, не перестававшие смотреть в мои. Наверное, и мои глаза тоже так же скосились. «Шашу-беш» – вдруг невпопад вспомнил я местное название косых глаз, что в переводе означает: «шесть-пять» – счёт при игре в кости. Мне претил такой вульгарный термин, но сейчас я видел прямо перед собой самый прекрасный, самый родной и самый сексуальный «шашу-беш» в моей жизни. Я почув-ствовал пьянящий запах каких-то совершенно невероятных ду-хов Веры и моя голова пошла кругом. Целуя мою нежную птичку в губы, я почувствовал темноту в глазах и то, что начинаю оседать, теряя сознание.
Вера испуганно потрогала меня за плечи, и я пришёл в себя.
– Ты что, нецелованный? – казалось, со страхом спросила Вера.
– Да, меня ещё никогда не целовала девушка, тем более такая прекрасная как ты! – не соврал я.
– Ну, ты даёшь! – удивилась птичка-Вера.
68
– Да, я даю! – подумал я. – Только кому и что? – задал я себе риторический вопрос, и решил никогда-никогда не рассказывать Вере о своём прошлом.
Весь следующий день я готовился к отъезду. Собрал кое-какие вещички, документы, конечно. Надел рубашку с кармана-ми на пуговицах, туда и положил документы. Деньги какие-то – в брючный карман, бумажника я ещё с собой не носил. Вещички – в «дипломат», с которым ходил в школу и училище. Тёплых вещей, разумеется, не взял. Там куплю, если буду работать. Утром сходил
маме – у школьных учителей был отпуск, и мама была дома. Рас-сказал ей «легенду» про оперативную работу, обещал, что буду писать. Как я уже говорил, телефонов в квартирах, что у мамы, что у отца, не было. Вообще с квартирными телефонами в Тбили-си была «напряжёнка». Мама, хоть и всплакнула, но моим отъез-дом была довольна. В Москве, как выразилась она, люди честнее и педерастов меньше.
Вечером посидели за бутылкой вина с отцом. Сказав ему про оперативную работу, я не удержался и выболтал, что моей на-чальницей будет красивая женщина, которая меня и увозит.
– Разведчица, наверное! – наврал я.
Отец, как мне показалось, был доволен, что в деле участвует женщина.
– Пора, – говорит, – становиться традиционалом! А то так – пока молоденький – «красивый мальчик», а потом «старый педе-раст»! Нет, не годиться старость у гомосексуалиста! – горько за-ключил отец, пусть у тебя будет по-другому!
МОСКВА
25 августа в полдевятого утра я с замиранием сердца ждал у входа в гостиницу мою «госпожу». Я то и дело заглядывал в вестибюль, а потом выходил обратно. Ровно в девять из дверей гостиницы вышла на улицу маленькая красавица Вера со спор-тивной сумкой и маленькой дамской сумочкой в руке. Она улы-балась мне, и опять взяв за руку, повела к такси, которое стояло
69
поодаль. Мы сели вместе на заднее сиденье и автомобиль тро-нулся.
– Прощай Тбилиси, – подумал я про себя, – прощай малая ро-дина, прощайте мать с отцом! Прощайте Игорь с Эликом – с вами было по-своему хорошо, я вспоминаю, что даже очень хорошо, но ощутить это сейчас уже не могу. Все мои соответствующие чувства, а именно – сексуальное вожделение и страсть, были на-правлены на красивое маленькое существо другого пола, сидев-шее рядом со мной. Сказать, что у меня была любовь к Вере – и можно и нельзя. К Игорю была любовь, наверное, как к мужу; к Элику, наверное, как к жене. А к Вере я ощущал обожание, какое должен был бы чувствовать юный раб к красивой, любимой и до-брой госпоже. И если это непонятно для современного человека,
обожал её, как обожает ласковый щенок свою добрую и люби-мую хозяйку. Он лижет ей лицо, руки, ноги, всё, что попадёт под язык, возбуждённо скулит за какой-нибудь просчёт, например, за то, что лизнул в губы. Правда, у щенка было больше простора для выражения своих чувств. Не мог же я, хотя мне этого безумно хотелось, сорвать с маленькой, аккуратной ножки моей госпожи её туфельку на высоком каблучке, и, скуля от счастья, лизать эту прелестную ножку до бесконечности!
госпожа так и не выпускала мою ладонь из своей, она перио-дически сжимала её, при этом молча и загадочно улыбаясь, смо-трела из-за спины водителя вперёд на дорогу. Мне же страшнее всего было бы то, если бы вдруг автомобиль остановился, и надо было бы выйти из машины. Я не смог бы этого сделать – вернее, физически смог бы, но только опозорившись перед окружающи-ми. Эрекция у меня была такой силы, что левая нога – ближняя к Вере, даже сидя, задиралась наверх, слегка сгибая колено. Что было бы в положении стоя – стыдно и страшно представить себе!