Уже подъезжая к аэропорту я стал представлять себе картин-ки одну страшнее другой, чтобы сбить эрекцию. И то, что самолёт терпит аварию, и мы несёмся к земле, и то, что Вера совершает половой акт с водителем. Но ничего не помогало! А помогло – не поверите что! Вот они таинства грешной любви – на минуту
представил себе столь желанный ранее акт соития с Игорем в
70
бане, как «хвостик» мой стал напоминать резиновый напальчник, заполненный тёплым холодцом. Теперь я знаю, как укрощать не-нужную порой «злую эрекцию»!
В самолёте мы сидели тоже рядом, правда, уже не взявшись за руки. Я летел первый раз и попросился сесть у окна. Вера с охотой уступила мне это место, и я с изумлением и страхом смо-трел вниз на облака, на куски земельных угодий, леса и озёра в разрывах между облаками, на Светило, сияющее поверх облаков
на дрожащие, как у птицы концы крыльев самолёта. Боялся ли я паденья самолёта? Да, конечно же, боялся. Но не за себя, а за мою дорогую и любимую госпожу, вместившую в себя весь мой мир. Удивительно – весь мир уместился в такой маленькой, акку-ратной, как из мрамора выточенной женщине! Поразившись это-му феномену, я благоразумно рассудил, что лучше пусть мой мир умещается в этой прекрасной дюймовочке, чем в мощной и рых-лой толстухе. Хотя этому миру в толстухе было бы попросторней!
Вот такие фантастические мысли обуревали меня, пока мы ле-тели на восьми-девяти километровой высоте от Тбилиси до, пока неведомой мне, но загадочной, как моя госпожа, Москве.
Прилетели мы во Внуково днём, сияло солнце, но было не так жарко и влажно, как в Тбилиси. Люди двигались, казалось, бы-стрее и собраннее, чем в Тбилиси, и по динамичности напомина-ли мне мою госпожу, столь отличающуюся этой динамичностью от жителей Тбилиси. Пока мы выходили по трапу из самолёта, до-бирались до терминала, а потом искали машину, приехавшую за Верой, то есть уже за нами, меня обуревала (простите за высоко-парность!) такая мысль.
Почему мне так приятно называть её, даже про себя, госпо-жой? Почему мне так приятно, я бы даже сказал, сексуально приятно ощущать её именно моей госпожой? Ведь она не ведёт себя со мной высокомерно, не кричит на меня, не смотрит на меня свысока? Да и при всём желании, эта хрупкая дюймовочка ростом не выше полутора метров и весом в сорок кило, физи-чески не смогла бы смотреть свысока на достаточно рослого, под метр восемьдесят, атлетически сложенного, спортивного
сильного юношу? Далее, почему мне не хочется, допустим,
71
сжать её в своих объятьях, до хруста в костях (что, кстати, очень любят многие женщины!), а пасть перед ней на землю и цело-вать, даже не коленки, а аккуратные, такие аппетитные ножки! Облизать каждый пальчик на её детской ступне, даже обцело-вать её туфельку на высоком каблучке, как, не снимая с её нож-ки, так и отдельно взятую?
Почему, когда я смотрю на её остренький, как гвоздик, длин-ный каблучок, мечтаю, чтобы этот каблучок вонзился в меня, же-лательно направляемый ножкой в туфельке с этим каблучком? Выше ножек и туфелек я пока даже не мечтаю подняться. Мечта о поцелуе в губки, как тогда при тосте на брудершафт, вызывает
меня даже не страсть, а боль, шок, и у меня как тогда, начина-ет темнеть в глазах. Читал, читал я про всё это во втором томе «Мужчины и женщины» в очерке приват-доцента Альбрехта фон Нотхафта из Мюнхена, а также в переводах статей венского про-фессора Крафт-Эбинга! И, кажется, называется всё это мазохиз-мом, по имени писателя-славянина, Леопольда Захер-Мазоха, и свойственно это, в первую очередь, славянам-полякам, кем я и являюсь! Да и фетишизмом отдают мои чувства к отдельно взя-тым туфелькам и каблучкам моей прекрасной госпожи Веры!
Какая жалость, что я не захватил с собой хотя бы второй том моей настольной книги «Мужчина и Женщина»! В отличие от иль-фопетровского Васисуалия Лоханкина, который, цитирую: «книгу спас любимую притом!». Насколько он оказался мудрее и преду-смотрительнее меня, этот человек, роль которого в русской ре-волюции неоспорима!
Ехали мы по залитой ярким, но не жарким солнцем, красавице-Москве, пробок, таких как сейчас, тогда и в помине не было. Еха-ли через высокие мосты, улицу, где по обе её стороны стояли стены лесов и, наконец, свернули направо, потом налево, и по-ехали по лесной, но благоустроенной дороге. Остановились мы
красивых высоких ворот, от которых направо и налево шла бе-тонная стена, той же высоты, что и ворота. Человек, выбежавший из сторожки возле ворот, открыл их, и мы въехали на участок, заросший высокими деревьями, но с дорогой между ними, и скоро подъехали к крыльцу небольшого двухэтажного особняка
72
красного кирпича с лестницей на застеклённую веранду посре-ди его. По бокам особняка стояли совсем маленькие, как неболь-шие дачные домики, флигельки, тоже выстроенные из красного кирпича. Впечатление было такое, что постройки эти позднего сталинского времени, безусловно, послевоенные, и выстроены для какого-то важного лица.
Птичка-Вера выпорхнула из автомобиля, приветливый чело-век из сторожки открыл дверь на веранду, и мы вошли туда. Вера открыла окна, чтобы проветрить помещение, и пригласила меня присесть на диван за стол на той же веранде. Человек из сторож-ки – Василий и водитель Сергей помогали Вере разобраться по хозяйству. Вскоре стол на веранде стал гораздо живописнее из-за свежих цветов в вазе и таких же продуктов на тарелках. Вера сама зашла в комнату, принесла бутылку виски и вина из холо-дильника, баллон с газировкой, видимо, для меня, памятуя мои мучения при питье коньяка. Накрыв стол, Сергей и Василий уда-лились, как мне показалось, в один из флигелей, а мы с Верой остались вдвоём. Вера сделала звонок по телефону, который сто-ял тут же на веранде, и с кем-то поговорила вполголоса. Я услы-шал только слова «мама» и «приехали». Потом Вера быстренько спустилась с веранды по лестнице и, как мне показалось, зашла в другой флигель.
Минут через пять Вера опять была со мной, она поводила меня по дому, показала помещения. Она делала это так, как буд-то намеревалась поселить меня здесь, с собой вместе. С веранды дверь вела в большую комнату с круглым столом посреди её. Из большой, две двери вели в небольшие комнаты, друг против дру-га – одна из них – спальня, а другая – рабочий кабинет. Прямо с веранды лестница вела на второй этаж, который был существен-но меньше по площади, этакой башенкой, где, как сказала Вера была комната для гостей с удобствами. Вера мельком показала мне свою спальню, и, подробнее рабочий кабинет с библиотекой, книги в которой располагались на настенных полках, располо-женных от пола до потолка. Книг было много и меня поразило то, что многие из них были старинные. Зачем молодой Вере ста-ринные книги, например, энциклопедия Брокгауза-Ефрона? Я
73