Чтобы мама не застала меня за чтением моей уже любимой книги, я потихоньку вынимал из неё по одному печатному листу – 16 страниц выделенных в отдельные брошюры. Я досконально изучал эти страницы, а затем так же потихоньку вклеивал их об-ратно, а новые – вырывал. Так я изучил весь второй том «Мужчи-ны и женщины», и он стал уже не только моей любимой, а даже настольной книгой. Рассматривание упомянутых интригующих
12
рисунков вызывало у меня какую-то непонятную мечтательную истому, томление души и неизвестную мне ранее неловкость в нижней части живота. Я сказал бы даже – в паху, в самом срамном месте, прикасаться руками к которому, кроме физиологически необходимых случаев, мне было строжайше запрещено мамой.
Как бы назвать эту, пожалуй, важнейшую (после головы, ко-нечно!) часть мужского тела, которую мне ещё неоднократно придётся упоминать? Назвать примитивно, как называли это мои хулиганистые друзья школьники, совесть не велит, да и перед читателем неловко. Хотя, это и позволяют себе многие разухаби-стые авторы, но только не я! Назвать по медицински латынью – тоже считаю неуместным, не статья же это в научном журнале. Есть и вполне печатные названия этой «детали» и в воровской «фене» – «инструмент», «болт», «винт», «дурак», и ещё десяток других. Но эти термины могут увести нас в спёртую атмосферу мест заключения, где попахивает чем угодно другим, только не романтизмом. Назвать по-детски, термином, связанным со вто-рой функцией рассматриваемой принадлежности мужского тела, функцией тоже важной, но тоже отнюдь не романтической – язык не поднимается, простите, заговорился, не поворачивается! А назову-ка я «это» по-немецки: «шванц» – это и хвостик, и рассма-триваемая нами «принадлежность» – понимай, как знаешь. Му-дрый язык – немецкий, чтобы не сказать «мудреный». Вроде бы, упомянешь в разговоре некое словечко, связанное с нетрадици-онным сексом, а если какая-нибудь жеманная дама возмутится, тут же оправдаешься: «Что вы, что вы, фрау, я имел в виду игру на флейте!». И не докажет она ничего, ибо на немецком языке не-винная «игра на флейте», мало ли что ещё означает. Умник пой-мёт, а дурёхе – необязательно!
Итак – хвостик! Так вот, с этим самым хвостиком, при общении моём с книгой «Мужчина и женщина», у меня начали происходить неизвестные ранее явления. Почти как у легавой собаки (а может и не только легавой, а любой охотничьей?), насторожившейся при виде дичи. Видели ли вы хвост насторожившейся охотни-чьей собаки – он вытягивается в струнку, твердеет и замирает в оттопыренном состоянии. Но у собаки это состояние хвоста тут
13
же проходит, свистни ей хозяин, а у меня – свисти, не свисти – хвост так оттопыренным и остаётся, причём надолго. В таком со-стоянии хвостика его хозяину в классе, например, только сидеть и остаётся – встанешь по вызову учителя к доске и опозоришься. И товарищам и учителю тут же станет ясно, о чём ты думал, сидя за партой. Попав, однажды, в такой переплёт, я не смог приду-мать ничего лучшего, как положить голову на парту и пробормо-тать, краснея: «Я не могу встать, у меня голова болит!». Чем вы-звал озорной смех всего класса.
Но никакого успокоения моей мучительной истоме, томлению души и напряжению в хвостике я не находил. Люди добрые пока не научили, а сам, по неопытности, не знал, что и делать. Вот в такой период моей детской жизни, а именно в двенадцать лет, меня впервые мама отправила на лето в так называемый «пио-нерлагерь». Это, кто не знает, или даже забыл – такое место от-дыха, обычно летнего, для детей, начиная от младшего и кончая средним школьным возрастом. То есть, лет до четырнадцати-пятнадцати, а иногда и больше, кому не стыдно, или, выражаясь по-современному, не западло, туда появиться.
К тому времени отец мой уже был на свободе и даже как-то наведался к нам с мамой в гости. Мама, как и подобает истин-ной княжне, встретила его пренебрежительной улыбкой, то и дело поддевая намёками на его «нетрадиционку». Даже сказала как-то, что удивительно, как такой талантливый танцор мог зани-маться такими постыдными делами. На что отец с иронической улыбкой напомнил ей про Чайковского, который тоже, говорят, был неплохим музыкантом, а тем не менее… Но мама, к её стыду, ничего не знала о сексуальных наклонностях великого компози-тора. Тогда отец со свойственным ему сарказмом рассказал сво-ей «бывшей» известный анекдот про армянское радио, которому задали вопрос: «за что мы любим Чайковского?». И радио с воз-мущением ответило: «Мы любим Чайковского не только за это!».
Мама опять не «врубилась» и простодушно спросила: «А за что же ещё эти армяне любят Чайковского?». Мама как истинная грузинская аристократка терпеть не могла армян. «Да за то, что он был таким хорошим музыкантом, вот ещё за это они и любят
14
его!» – давясь от смеха отвечал отец. Я в свои десять лет и то смут-но догадывался о чём идёт речь. Чтение «Мужчины и женщины»
аналогичной литературы дало мне хоть какие-то знания о сек-суальных отклонениях великого. Мама же подобную литературу с пренебрежением отвергала.
Отец после тюрьмы жил в доме своих родителей, оставив мне с мамой хорошую квартиру в центре города, которую дало ему Министерство культуры. Я, вопреки советам мамы, стал навещать отца, а также старую больную бабушку, жившую там же. Жили они в старом Тбилиси в своеобразном доме старой тбилисской по-стройки – с длинными верандами и чёрными лестницами, вну-тренним двором с обязательным водопроводным краном посре-ди двора.
Отец по секрету от моей мамы устроил меня в хореографиче-ское училище, в котором, кстати, он и стал работать, выйдя из за-ключения. Но не танцовщиком или балетмейстером, а на какой-то хозяйственной должности. Мне очень хотелось научиться хоро-шо танцевать и быть таким же сильным и спортивным, как отец. Вот я и начал посещать училище после школьных занятий три раза в неделю. Маме говорил, что хожу на секцию гимнастики, иначе она не позволила бы мне посещать училище – она всех там считала «педерастами». Слово это она произносила с презрени-ем, считая таких людей, по-видимому, недостойными, второсорт-ными, гадкими и т.д. Великого Чабукиани она, до осуждения отца, считала гением и чуть ли ни святым. Потом, когда поползли слу-хи о его «нетрадиционности», а тем более, когда посадили отца,
ей стало известно о своеобразных сексуальных отношениях в училище, она прокляла и училище, и хореографию, и всех «этих педерастов». Но лично я не испытывал к училищу ни страха, ни отвращения – напротив, оно мне было очень симпатично и при-влекательно. Особенно, когда я видел, с какой симпатией люди там относятся к моему отцу и переносят эту симпатию на меня – его сына.
ещё один вывод, который я сделал уже совсем недавно, в зрелом возрасте. Нетрадиционная сексуальность, считавшаяся у нас в стране половой распущенностью, развратом, предстала
15
для меня этаким атрибутом ценности человека, его значительно-сти в обществе, таланта что ли. Очень и очень многие известные деятели политики, культуры и искусства – нетрадиционной сек-суальной ориентации. При этом и их человеческие качества пре-восходны – эти люди талантливы, добры, щедры, сострадательны. Обычно они хорошие, преданные друзья, люди с тонкой душой. Не буду перечислять их имена – бумаги не хватит, назову лишь великих: композитора Чайковского, актёра Жана Маре, писателя Оскара Уайльда, кинорежиссёров Эйзенштейна и Александрова, тех же Чабукиани и Нуриева. Певца Элтона Джона и многих дру-гих современных «нетрадиционников» из числа певцов и музы-кантов все и так хорошо знают, не буду их и перечислять.