Черновики этого документа сохранились в архиве Ежова. Ежов подробно информировал об обстоятельствах самоубийства Томского и содержании его письма. Демонстрируя объективность по отношению к Ягоде, Ежов писал, что не верит заявлению Томского, а считает его клеветническим, попыткой свести с Ягодой счёты. Это, впрочем, не помешало Ежову обрушиться с резкой критикой на руководство НКВД. Несмотря на то, что связи троцкистов внутри НКВД выявить не удалось, писал Ежов, существует множество свидетельств, что сигналы о террористической деятельности троцкистов и зиновьевцев и их блоке поступали и в 1933, и в 1934 гг., но на них не обращали внимания. В НКВД «вскрылось так много недостатков, которые, по-моему, терпеть дальше никак нельзя. Я от этого воздерживался до тех пор, пока основной упор был на разоблачении троцкистов и зиновьевцев. Сейчас, мне кажется, надо приступить и к кое-каким выводам из всего этого дела для перестройки работы самого Наркомвнудела. Это тем более необходимо, что в среде руководящей верхушки чекистов всё больше и больше зреют настроения самодовольства, успокоенности и бахвальства. Вместо того, чтобы сделать выводы из троцкистского дела и покритиковать свои собственные недостатки, исправить их, люди мечтают теперь только об орденах за раскрытое дело. Трудно даже поверить, что люди не поняли, что в конечном счёте это не заслуги ЧК, что через 5 лет после организации крупного заговора, о котором знали сотни людей, ЧК докопался до истины».
Похоже, Ежов делал заявку на смену руководства НКВД. Скорее всего, он хорошо знал настроения Сталина в этом отношении и подыгрывал им. Тезис об опоздании НКВД с разоблачением заговора (тезис скорее сталинский, чем ежовский) через месяц появится в телеграмме Сталина с требованием сместить Ягоду.
О том, что не Ежову принадлежали основные сценарии организации террора, свидетельствовала та часть письма, в которой Ежов информировал Сталина о состоянии дел с разоблачением троцкистов и «правых» (Бухарина, Рыкова). «Лично я сомневаюсь в том, — писал Ежов, — что правые заключили прямой организационный блок с троцкистами и зиновьевцами. Троцкисты и зиновьевцы политически настолько были дискредитированы, что правые должны были бояться такого блока с ними». Правые имели свою организацию, стояли на почве террора, знали о деятельности троцкистско-зиновьевского блока, но выжидали, желая воспользоваться результатами террора троцкистов в своих интересах. Пришло время, писал Ежов, принять меры. «Самым минимальным наказанием» для «правых» Ежов считал вывод их из ЦК и высылку на работу в отдалённые места. «Тут нужны Ваши твёрдые указания», — запрашивал Ежов Сталина. Что касается Пятакова, Радека и Сокольникова, Ежов писал, что он не сомневается в том, что они являются руководителями «контрреволюционной банды», однако, понимает, что «новый процесс затевать вряд ли целесообразно». «Арест и наказание Радека и Пятакова вне суда, несомненно, просочатся в заграничную печать. Тем не менее, на это идти надо». Ежов докладывал, что выполнил поручение Сталина и организовал пересмотр списков всех арестованных по последним делам и по делам об убийстве Кирова на предмет вынесения новых приговоров. «Стрелять придётся довольно внушительное количество. Лично я думаю, что на это надо пойти и раз навсегда покончить с этой мразью». «Понятно, что никаких процессов устраивать не надо. Всё можно сделать в упрощённом порядке по закону от первого декабря и даже без формального заседания суда», — добавлял Ежов.
Итак, Ежов предстаёт в этом письме достойным учеником своего учителя. Однако, он явно ещё не знает о намерениях Сталина организовать новые процессы и широкомасштабную чистку. Пока всё сводится к расправе с бывшими оппозиционерами (причём, без акций, подобных суду над Каменевым и Зиновьевым) — только этот план, составленный Сталиным, Ежов проводил в жизнь летом и в начале осени 1936 г. Возможно, Сталин ещё и сам не знал, как будет действовать в последующие месяцы. Но в любом случае, не Ежов подсказывал Сталину новые сценарии и «вдохновляющие» идеи.
Будучи исполнителем и действуя в абсолютной тайне, Ежов сумел даже сохранить репутацию относительно умеренного деятеля. Время от времени он помогал руководителям ведомств защитить от репрессий их работников. По поручению Сталина Ежов уже полным ходом готовил дело о «террористической деятельности» «правых», но не знавший этого Н.И. Бухарин, по свидетельству А.М. Лариной, к Ежову «относился очень хорошо». «Он понимал, что Ежов прирос к аппарату ЦК, что он заискивает перед Сталиным, но знал и то, что он вовсе не оригинален в этом. Он считал его человеком честным и преданным партии искренне… Бухарину же представлялось тогда, как это теперь ни кажется парадоксальным, что Ежов хотя человек малоинтеллигентный, но доброй души и чистой совести… Назначению Ежова на место Ягоды Бухарин был искренне рад: «Он не пойдёт на фальсификацию»…»[501]. Судя по данным В.Ф. Некрасова, не затаила злобы на Ежова, несомненно, несущего свою долю ответственности за смерть Орджоникидзе, и вдова Орджоникидзе Зинаида Гавриловна, дружившая в своё время с женой Ежова. Она, свидетельствует Некрасов, не считала Ежова «страшным злодеем». «Он был игрушка, — говорила она. — Им вертели, как хотели»[502].
502