Для марксистской истории и антропологии эта небольшая по объему работа стала на целое столетие настоящей библией. Ее основные положения были канонизированы, с ней были вынуждены сверять результаты своих эмпирических изысканий несколько поколений ученых. Влияние этой работы на российских ученых прослеживается, к сожалению, и по сей день. Печально, что ее многие устаревшие положения продолжают воспроизводиться и тиражироваться в учебниках для высшей и средней школы.
Одной из составляющих антропологического исследования было изучение механизмов власти и институтов контроля в сохранившихся к тому времени догосударственных и традиционных обществах. Ряд специалистов полагает, что интерес к изучению этих институтов был стимулирован практическими целями управления колониями европейских держав.
В процессе управления колониями были выработаны две модели: так называемые прямое (direct) и непрямое, косвенное (indirect) управления. Согласно первой модели местное население должно управляться в соответствии с принципами, принятыми в метрополии. Вторая модель предполагала сохранение традиционных институтов и обычаев (за исключением наиболее варварских): осуществление управления туземцами руками местных вождей, но под контролем белых администраторов.
Принято считать, что прямое управление наиболее полно было воплощено во французских колониях, тогда как косвенное – в британских. Для подтверждения этой мысли, в частности, ссылаются на отличия в политической культуре французов и англичан, последняя является более традиционной, там до сих пор существует монархия. Впрочем, имеются исследователи, которые считают, что различия между французским и британским методами управления на практике оказались более декларируемыми. Элементы как прямого, так и косвенного управления присутствовали во всех европейских колониях. Другое дело, что во французских колониях формирование институтов управления происходило стихийно, тогда как у англичан – возведено в ранг государственной политики[7].
Особое отношение к проблеме управления колониями в Британской империи стимулировало внимание к этим вопросам антропологов, способствовало развитию научных исследований в данной области и привело в конечном счете к созданию особой дисциплины – политической антропологии. Многие из антропологов всячески подчеркивали практическую важность своей деятельности перед колониальной администрацией, провозглашали необходимость сотрудничества ученых и власти (Б. Малиновский, А. Рэдклиф-Браун, Э. Эванс-Причард и др.).
Данное обстоятельство дало повод левоориентированным ученым и их коллегам из социалистических стран взять на вооружение тезис об "антропологии как служанке империализма". Действительно иногда антропологи и колониальная администрация действовали рука об руку. В то же время нередко именно этнографы-антропологи выступали в роли защитников, "естественных адвокатов" туземных жителей или протестовали против использования антропологов в качестве информаторов для правительственных, военных и разведывательных ведомств. Наконец, власть везде и во все времена достаточно скептически относилась к рекомендациям ученых и предпочитала поступать в соответствии с собственной интуицией. Следовательно, антропология скорее предостерегала от опасностей этноцентризма, чем являлась орудием колониализма.
Со временем был накоплен богатый фактический материал о политической организации доиндустриальных обществ. Это позволило приступить к обобщению эмпирических данных. В соответствии с основными методологическими подходами в западной политантропологии существуют три наиболее влиятельных методологических направления, или школы: англо-американский функционализм, французский структурализм и американский неоэволюционизм.
Основателями политической антропологии считаются представители британского функционализма. В 1940 г. в Великобритании были опубликованы три важные книги, в которых систематизировался опыт изучения политических систем и институтов власти архаических обществ Африки. Это знаменитый сборник "Африканские политические системы" под редакцией М. Фортеса и Э. Эванса-Причарда (1902- 1973), а также две книги самого Эванса-Причарда – "Политическая организация ануаков Англо-Египетского Судана" и "Нуэры. Описание способов жизнеобеспечения и политических институтов одного из нилотских народов" (рус. пер. 1985).
Именно с этого времени принято теперь отсчитывать официальное "рождение" политической антропологии. Правда, только через 19 лет – в статье Д. Истона (Easton 1959) – для обозначения данной дисциплины был взят термин "политическая антропология", который ранее использовался для обозначения одной из социал-дарвинистских теорий рубежа XIX – XX вв. (Л. Вольтман, Ж. Ваше де Ляпуж, X. Чемберлен и др.).
Британский функционализм был представлен в двух разновидностях: как классический функционализм (Б. Малиновский) и структурный функционализм (А. Рэдклиф-Браун, Э. Эванс-Причард). Как уже было отмечено в предыдущем разделе, согласно методологическим установкам функционализма, культура рассматривается как целостная система, где каждый элемент имел свою функцию. Функционалисты призывали изучать культуру в синхронном аспекте, отказываясь при этом от исторических реконструкций. Так, в "Африканских политических системах" все рассматриваемые общества были разбиты на две группы. В группу А редакторы включили шесть обществ (primitive state) с централизованной властью вождей или царей, административными и юридическими институтами, статусным и имущественным неравенством. К группе В были отнесены три так называемых безгосударственных (stateless) или ацефальных (т. е. "безголовых") общества. Эти общества основывались на родственных связях или "сегментарной" инфраструктуре (Fortes, Evans-Pritchard 1940: 5-7).
Впоследствии такая методология была подвергнута серьезной критике за антиисторизм. Все изучаемые общества в интерпретации функционалистов производили впечатление застывших, рассматривались вне исторической динамики. Это могло привести к неправильным интерпретациям. Так, Фортес и Эванс-Причард на основе своей выборки пришли к выводу об отсутствии корреляции между плотностью населения и сложностью политической системы (Fortes, Evans-Pritchard 1940: 7-8). Позднее Р. Стивенсон проанализировал эти же общества с привлечением сведений по более ранним историческим периодам и показал, что такая корреляция все-таки присутствует (Stevenson 1968).
Функциональные изменения хорошо помогают интерпретациям в биологии. Естественный отбор, влияние внешних факторов вынуждают организм модифицировать те или черты, которые повышают его адаптивность. Однако социальные системы не поддаются аналогичному истолкованию. Они более динамичны, нестабильны. Людям свойственно ошибаться, и выбранные альтернативы не всегда являются наилучшими (Литтл 1998).
В последующие десятилетия британскими антропологами (а также исследователями других стран, находившимися под влиянием данной школы) было выполнено большое количество исследований, посвященных изучению политики, власти, идеологии в колониальных и постколониальных обществах Африки, Азии, Океании, Латинской Америки (Э. Геллнер, М. Глакмэн, Л. Мэйр, Э. Лич, А. Саутхолл, М. Смит, Л. Фоллерс, И. Шапера и др.).
Определенное влияние британский структурный функционализм оказал на американских антропологов, которые, работая на стыке между культурной антропологией, социологией и политическими науками, занимаются изучением политических процессов и механизмов власти в посттрадиционных и индустриальных обществах (Д. Истон, А. Коэн, М. Шварц, В. Тернер, А. Тьюден и др.). Эта группа исследователей сделала важный шаг от изучения структур к исследованию процессов. Классический структурализм слишком жестко детерминирует ролевые функции составляющих ее элементов. Для преодоления этого была разработана теория "политического поля" (или "социальной сети") – среды, в которой разворачиваются динамичные политические процессы. Акцент здесь переносится на изучение узлов активности социальных связей, что дает возможность более гибко описывать мозаику политических отношений[8].