Твой И. Сталин»[895]
Конечно, неправильно было бы полагать, что ухудшение личных отношений со Сталиным не влияло на отношение Орджоникидзе и к политическому курсу вождя. Очевидно, поворот в личных отношениях в значительной мере был предопределен и различиями в подходе к политическим проблемам, прежде всего к вопросу о репрессиях. Об этом можно судить на основании воспоминаний А. Микояна. О самоубийстве Серго он писал следующее: «За 3–4 дня до самоубийства мы с ним вдвоем ходили вокруг Кремля ночью перед сном и разговаривали. Мы не понимали, что со Сталиным происходит, как можно честных людей под флагом вредительства сажать в тюрьму и расстреливать. Серго сказал, что у него нет сил дальше так работать. «Сталин плохое дело начал. Я всегда был близким другом Сталину, доверял ему, и он мне доверял. А теперь не могу с ним работать, я покончу с собой».
Я был удивлен и встревожен его выводом, поскольку до этого его высказывания были иными. Я стал его уговаривать, что он неправильно рассуждает, что самоубийство никогда не было средством решения той или иной проблемы. Это не решение проблемы, а уход от нее. И другие аргументы приводил. Мне казалось, что я его убедил. Несколько успокоились и пошли спать»[896].
Как видим, здесь личные отношения тесно переплелись с политическими проблемами. Но в данном случае акцент следует сделать не на личных отношениях, а на политической позиции Орджоникидзе. И здесь, мне думается, прав О. Хлевнюк, который выражает серьезные сомнения относительно намерения Орджоникидзе выступить против курса Сталина на ужесточение чистки и репрессий на предстоявшем пленуме. Орджоникидзе, конечно, хорошо понимал реальный расклад сил в руководстве партии, потому что сам приложил руку к невероятному укреплению единоличной власти Сталина, опиравшегося на всевластное НКВД. Что, наконец, мог сказать Орджоникидзе на пленуме? Выразить недоверие НКВД и Ежову? В устах Орджоникидзе, вокруг которого одного за другим арестовывали ближайших сотрудников и даже родственников, это могло выглядеть лишь как попытка оправдаться, шаг отчаяния и предвзятость. Орджоникидзе не мог не понимать, что на пленуме не найдут поддержки даже самые мягкие, безобидные намеки и призывы. И все его усилия перед пленумом, воспринимаемые теперь как подготовка к антисталинскому выступлению, скорее всего были ни чем иным, как попыткой переубедить Сталина накануне пленума, заставить его при помощи фактов и доказательств невиновности хозяйственников отказаться от намерений продолжать террор.
Вполне убедительно звучит вывод О. Хлевнюка в связи со всем этим делом:
«Орджоникидзе вряд ли был готов вступить в серьезную борьбу со Сталиным. Дня этого он был слишком сталинистом и слишком политически несамостоятельной фигурой. На фоне малообразованного Орджоникидзе (так же, как и Кагановича, Ворошилова и др.) Сталин выглядел и великим теоретиком, и выдающимся политиком. Сам Орджоникидзе не мог не понимать этого. Не удивительно, поэтому, что имеющиеся пока факты свидетельствуют скорее о том, что Орджоникидзе лишь пытался переубедить Сталина, хотя делал это настойчиво и, можно сказать, бесстрашно»[897].
Возвращаясь к основной теме нашего изложения, хочу акцентировать внимание на одном обстоятельстве. В своем заключительном слове на пленуме Сталин не случайно уделил немало внимания Орджоникидзе. Казалось бы, о мертвом говорят хорошо или вообще не говорят, однако Сталин, очевидно, сам серьезно озабоченный самоубийством Серго, счел допустимым высказать в его адрес ряд серьезных критических замечаний. Разумеется, сопроводив их общими словами похвалы, чтобы его замечания не воспринимались как проявление человеческого и политического цинизма. Я приведу эти высказывания здесь, по ходу изложения проблемы, хотя тем самым немного нарушаю общий и хронологический строй изложения материала.
Сталин: «Вот тоже товарищ Серго, — он был у нас одним из первых, из лучших членов Политбюро, руководитель хозяйства высшего типа, я бы сказал, он тоже страдал такой болезнью, привяжется к кому-нибудь, объявит людей лично ему преданными и носится с ними, вопреки предупреждениям со стороны партии, со стороны ЦК. Сколько крови он себе испортил на то, чтобы цацкаться с Ломинадзе. Сколько крови он себе испортил, все надеялся, что он может выправить Ломинадзе, а он его надувал, подводил на каждом шагу… Сколько он крови себе испортил и нам сколько крови испортил, и он ошибся на этом, потому что он больше всех нас страдал и переживал, что эти люди, которым он больше всех доверял и которых считал лично себе преданными, оказались последними мерзавцами».