Наказание, на которое он обрек своего недавнего верного подручного Ежова, должно было символизировать решимость вождя вывести страну из пучины страха, витавшего над многими партийными и государственными функционерами. Правда, для реализации этой цели были использованы старые примитивные, чисто ежовские, методы. Видимо, привычка следовать отработанному шаблону была так велика, что от нее не так-то просто было избавиться.
Существует версия, согласно которой Ежов в конце января 1939 года добился через секретаря вождя Поскребышева приема у Сталина. Якобы во время этой встречи он потребовал созыва заседания Политбюро, чтобы оправдаться и обвинить Маленкова в том, что тот потворствует замаскированным врагам народа[1024]. Однако имеющиеся документальные материалы опровергают эту версию. Как явствует из журнала записи лиц, посещавших кабинет Сталина, (а этот учет велся весьма скрупулезно и сомневаться в его достоверности нет никаких оснований), последний раз Ежов переступил порог кабинета вождя 23 ноября 1938 г. С тех пор его нога не ступала здесь. Он был арестован в апреле 1939 года и после довольно длительного следствия ему был предъявлен целый букет обвинений, в которых наряду с действительными преступлениями (репрессии в отношении невинных людей — кстати, на этом пункте обвинений акцент не делался) ему было вменено в вину, что он готовил государственный переворот. Якобы Ежов и его сообщники Фриновский, Евдокимов и Дагин практически подготовили на 7 ноября 1938 года путч, который, по замыслу его вдохновителей, должен был выразиться в совершении террористических акций против руководителей партии и правительства во время демонстрации на Красной площади в Москве.
Через внедренных заговорщиками в аппарат Наркомвнудела и дипломатические посты за границей Ежов и его сообщники стремились обострить отношения СССР с окружающими странами в надежде вызвать военный конфликт, в частности, через группу заговорщиков — работников полпредства в Китае — Ежов проводил вражескую работу в том направлении, чтобы ускорить разгром китайских национальных сил, обеспечить захват Китая японскими империалистами и тем самым подготовить нападение Японии на советский Дальний Восток. Действуя в антисоветских и корыстных целях, Ежов организовал ряд убийств неугодных ему людей, а также имел половое сношение с мужчинами (мужеложство)[1025].
Смехотворность такого рода главных обвинений сейчас вызывает лишь усмешку по поводу избытка (или, вернее, отсутствия) фантазии у тех, кто готовил его дело для передачи в Военную коллегию Верховного суда. Суд был скорый, но в данном случае справедливый, хотя обвиняемых и приговорили по пунктам, о которых я упоминал выше. Но то, что Ежов и его соратники заслуживали самого сурового приговора, не подлежит сомнению.
Любопытны некоторые моменты из последнего слова подсудимого. Они заслуживают того, чтобы их процитировать. Ежов говорил: «Я долго думал, как пойду на суд, как буду вести себя на суде, и пришел к убеждению, что единственная возможность и зацепка за жизнь — это рассказать все правдиво и по-честному. Вчера еще в беседе со мной Берия сказал: «Не думай, что тебя обязательно расстреляют. Если ты сознаешься и расскажешь все по-честному, тебе жизнь будет сохранена».
После этого разговора с Берия я решил: лучше смерть, но уйти из жизни честным и рассказать перед судом действительную правду. На предварительном следствии я говорил, что я не шпион, я не террорист, но мне не верили и применили ко мне сильнейшие избиения. Я в течение 25 лет своей партийной жизни честно боролся с врагами и уничтожал врагов. У меня есть и такие преступления, за которые меня можно и расстрелять, и я о них скажу после, но тех преступлений, которые мне вменены обвинительным заключением по моему делу, я не совершал и в них не повинен…»[1026]
Как я уже писал выше, будущая участь Ежова была ясна даже ежу. Но когда речь идет о жизни и смерти, то человеческая логика перестает действовать, и Ежов тоже питал какие-то, пусть крошечные, но все-таки надежды, что ему могут сохранить жизнь. В своем последнем слове он заявил: «Я понимаю и по-честному заявляю, что единственный способ сохранить свою жизнь — это признать себя виновным в предъявленных обвинениях, раскаяться перед партией и просить ее сохранить мне жизнь. Партия, может быть, учтя мои заслуги, сохранит мне жизнь. Но партии никогда не нужна была ложь, и я снова заявляю вам, что польским шпионом я не был и в этом не хочу признавать себя виновным, ибо это мое признание принесло бы подарок польским панам, как равно и мое признание в шпионской деятельности в пользу Англии и Японии и принесло бы подарок английским лордам и японским самураям. Таких подарков этим господам я преподносить не хочу.