Фигуры такой исторической величины, как Сталин, никогда не бывают одномерными, ибо они не представляют собой мифологических деятелей, о которых можно с достаточной долей уверенности сказать, что одни творили добро, другие творили зло, и на скрижалях истории эго запечатлено достаточно четко и однозначно. Но даже о личностях, которые в широком общественном мнении представляются в качестве чуть ли не запатентованных исторических преступников, с клеймом, никогда не смываемым, все-таки нужно писать и говорить с должной объективностью. Впрочем, на мой взгляд, серьезные историки далеки от такого примитивного подхода. Зачислить Сталина в разряд наиболее одиозных исторических монстров и на этой базе выносить свои вердикты — это печальный удел тех, кто заинтересован не в подлинном познании истории, а лишь в наклеивании исторических ярлыков.
Писать политическую биографию Сталина, заведомо занимая определенную идеологическую позицию, конечно, можно, но, на мой взгляд, такая работа уже с самого начала обречена на тенденциозность и не будет соответствовать критериям объективности. Речь идет, разумеется, не только о самой концепции работы, но и о подборе и истолковании конкретных фактов, их увязке с реальным историческим контекстом эпохи, в рамках которой протекала его политическая деятельность.
Еще древнеримский историк Тацит писал, что стремится вести рассказ о принципате Тиберия и его преемников «без гнева и пристрастия, причины которых от меня далеки»[8]. Рассматривая политическую деятельность Сталина, конечно, трудно следовать мудрому совету Тацита, тем более, что причины гнева и пристрастия применительно к Сталину от нас совсем не далеки, поскольку они составляют как бы часть современной жизни, и рассчитывать на полную беспристрастность трудно. Однако необходимо стремиться к максимальной объективности, хотя осуществлять это на практике нелегко, если вообще возможно.
С мыслью Тацита перекликается знаменитая фраза из пушкинского «Бориса Годунова»:
Описывая «земли родной минувшую судьбу» (а эпоха Сталина и являет собой именно такую минувшую судьбу, которая, однако, отнюдь не во всех своих ипостасях может быть строго отнесена к давно прошедшему времени), волей-неволей каждый занимает определенную позицию. И в этом нет ничего зазорного, поскольку избежать этого — просто выше возможностей человеческого ума и сердца. Важна мера пристрастия, которое довлеет над каждым, кто обращается к столь злободневной теме. Но еще более существенно то, насколько удается подняться над личными пристрастиями и убеждениями, освободить себя от некоего внутреннего голоса, подсказывающего логику мысли и диктующего соответствующие выводы и оценки. В отличие от пушкинского Пимена, следовавшего лишь голосу правды, писать о Сталине и его эпохе «без гнева и пристрастия» в нашу бурную эпоху невозможно. Так что читатель сам должен решать, где автору изменяет чувство объективности, где он не в силу злого умысла, а по вполне естественным причинам не в состоянии преодолеть незримый барьер, отделяющий истину от невольного заблуждения.
История, особенно история современности, всегда, а в наше время в особой степени, была полем и инструментом острейшей политической борьбы, поскольку истолкование тех или иных политических явлений и личностей, отношение к ним превратились в своего рода визитную карточку занимаемой позиции по отношению к современной действительности. В условиях нынешней России, когда она переживает, вполне возможно, самую сложную и самую трагическую эпоху, когда с невиданной доселе обнаженностью выявляются все слабости ее болезненной неспособности извлекать уроки из прошлого, прагматически использовать накопленный опыт, история стала полем противоборства двух принципиально противоположных, не только по своей социальной, но и мировоззренческой сущности, направлений мысли и, соответственно, действий. И, пожалуй, одно из центральных мест в этом противостоянии и противоборстве занимает вопрос о Сталине.