Коснулся данного сюжета в своих воспоминаниях и Н.С. Хрущев. Он рассказывал: «Об отце его не знаю, как сейчас в биографии Сталина написано. Но в ранние годы моей деятельности ходил слух, что отец его — вовсе не рабочий. Тогда придирались, кто какого происхождения. Если обнаруживалось нерабочее происхождение, то считали человеком второго сорта. И это было понятно. Самый революционный и самый стойкий — рабочий класс. Он выносил всю тяжесть борьбы на своих плечах и поэтому к другим классам и прослойкам общества, не пролетарским, имел придирчивое, не настороженное, а именно придирчивое отношение. К таковым относились с большим недоверием.
Итак, говорили, что у Сталина отец был не просто сапожник, а имел сапожную мастерскую, в которой работало 10 или больше человек. По тому времени это считалось предприятием. Если бы это был кто-либо другой, а не Сталин, то его бы на партчистках мурыжили бы так, что кости трещали[88]. А тут находились объяснения обтекаемого характера. И все-таки люди об этом говорили. Я этот факт здесь просто припоминаю. Он не служит поводом для каких-нибудь особенных выводов, ибо не имеет никакого значения. Я просто рассказываю, как тогда относились к такого рода вопросам»[89].
Тот факт, что Виссарион Джугашвили в какое-то довольно короткое время имел собственную сапожную мастерскую в г. Гори, не представляло особой тайны, как полагает Хрущев. И сам факт был предметом не только «разговоров», но и вполне официально был зафиксирован в воспоминаниях о Сталине, опубликованных в печати. Об этом же, не называя своего отца по имени, писал и сам Сталин в цитировавшейся выше работе «Анархизм или социализм». По воспоминаниям А.М. Цихитатришвили, когда предприниматель по фамилии Баграмов открыл в Гори сапожную мастерскую, он выписал из Тифлиса лучших мастеров, в том числе и Бесо Джугашвили. Бесо скоро стал известным мастером. Большое количество заказов дало ему смелость открыть собственную мастерскую[90].
Но свидетельство Хрущева примечательно тем, что оно, по существу, как бы иллюстрирует мысль Б. Вольфа о чисто «прикладном» значении вопроса о социальном происхождении Сталина в период ожесточенной схватки за место лидера партии после смерти Ленина. Именно в этом, и только в этом историческом контексте, данный вопрос и представлял определенный интерес. Что же касается его значения при рассмотрении исторической роли Сталина, путей формирования его убеждений и характера, то, на мой взгляд, это не имеет принципиального значения. Будь его отец рабочим, в тогдашних конкретных условиях России, и Грузии в особенности, это едва ли что меняло в своих главных параметрах: рабочие, т. е. вчерашние крестьяне, не столь уж коренным образом отличались от крестьян. Примитивный взгляд о доминирующем значении социального происхождения на формирование крупных деятелей исторического масштаба во многих случаях решительно опровергается фактами. Сама же история российского революционного движения дает тому массу доказательств. Дворянское происхождение Ленина отнюдь не стало помехой тому, чтобы он стал революционером. Вообще жизненный путь человека, особенно если он оставляет заметный след в истории, нельзя прямолинейно связывать с его социальным происхождением, ибо оно — лишь одна из составляющих в сложном и многообразном комплексе взаимодействующих факторов, в конечном счете предопределяющих общую картину его жизни.
В целом, подводя некоторый итог рассмотрению вопроса о родителях Сталина, можно с полным основанием сказать, что они бесспорно оказали на него, как и любые родители, определенное влияние. Как явствует из свидетельств современников, а также людей, близких к нему (жена Н.С. Аллилуева, дочь Светлана), он особенно был привязан к матери, испытывая по отношению к ней глубокие чувства.
Светлана Аллилуева писала в своей первой книге «Двадцать писем к другу»: «Еще любил он и уважал свою мать. Он говорил, что она была умной женщиной. Он имел ввиду ее душевные качества, а не образование, — она едва умела нацарапать свое имя. Он рассказывал иногда, как она колотила его, когда он был маленьким, как колотила и его отца, любившего выпить. Характер у нее был, очевидно, строгий и решительный, и это восхищало отца. Она рано овдовела и стала еще суровее. У нее было много детей, но все умерли в раннем детстве, — только отец мой выжил. Она была очень набожна и мечтала о том, чтобы ее сын стал священником. Она осталась религиозной до последних своих дней и, когда отец навестил ее, незадолго до ее смерти, сказала ему: «А жаль, что ты таки не стал священником»… Он повторял эти ее слова с восхищением; ему нравилось ее пренебрежение к тому, чего он достиг — к земной славе, к суете…»[91]
88
О том, что вопросы социального происхождения играли немалую роль в тогдашней политической жизни, свидетельствуют некоторые любопытные анекдоты того времени, взятые из дневника одного из профсоюзных деятелей тех лет Б. Кобзева.
«Поступило от Энгельса заявление в ЦКК о том, что он отказывается от своих убеждений, изложенных в Коммунистическом Манифесте о невозможности построения социализма в одной стране (в связи с докладом Сталина на 15 съезде). Кроме того, Ленин подал такое же заявление о том, что он отказывается от всех своих статей и докладов по национальному вопросу в связи с признанием Сталина — единственным теоретиком по национальному вопросу.
Заключение ЦКК о бывшем фабриканте Ф. Энгельсе. Принимая во внимание, что 80 лет достаточный период для того, чтобы подать такое заявление — считать это фракционным маневром и оставить заявление без внимания.
Что касается бывшего дворянина Ленина, то, принимая во внимание некоторые его заслуги перед пролетарской революцией, ограничиться тем, что поставить этому Ленину на вид за его колебания в национальном вопросе.» («Исторический архив», 1997. № 1. С. 135.)