«1. а) Огласить эти записки т. Ленина, а также весь материал, относящийся к ним, на заседании «Сеньорен-конвента» (т. е. совета старейшин съезда — Н.К.).
б) После этого члены Президиума оглашают вновь этот материал на делегациях съезда.
в) Вместе с этим сообщить «Сеньорен-конвенту» и делегациям решение Пленума ЦК по грузинскому вопросу.
г) Упомянутой записки и материалов на секции по национальному вопросу не оглашать»[1104].
К сказанному следует добавить, что на заседании совета старейшин вносились предложения опубликовать данное письмо Ленина, однако с удалением «слишком резких личных моментов»[1105]. Кто конкретно вносил такого рода предложения, неизвестно, хотя кому было выгодно такое удаление — более чем очевидно. По всей вероятности, Сталин через своих сторонников (разумеется, не сам лично) пытался таким маневром обезвредить «политическую бомбу», заложенную в письме против него. Однако к этому и прибегать не пришлось, поскольку содержание письма стало известно лишь узкому кругу делегатов съезда.
Не приходится сомневаться, что подобное решение вполне устраивало Сталина. В каком-то смысле оно закрывало одну, открытую, страницу его противостояния с вождем партии Лениным. В этом противостоянии он, разумеется, понес определенные политические потери. Были созданы, если так можно выразиться, теоретические предпосылки для дальнейших нападок на Сталина со стороны его противников. Именно ленинская критика Сталина превратилась в основной инструмент борьбы различных оппозиционных групп против Генерального секретаря на протяжении всех 20-х годов, да и впоследствии. И хотя сумма ленинских обвинений носила на себе глубокую печать тогдашнего состояния Ленина, отражала его болезненность и нетерпимость, а главное — опасение, что Сталин как бы подкапывается под его позиции неоспоримого вождя партии — все-таки эти обвинения основательно попортили ему жизнь.
5. Период междуцарствия: «тройка» Зиновьев — Каменев — Сталин
Политические процессы, происходившие в начале 20-х годов, трудно понять и правильно оценить без их тесной увязки с общественными процессами и настроениями, господствовавшими тогда в обществе в целом и в ее различных классах и прослойках. Само общество было расколото, сила и мощь поверженных эксплуататорских классов играли отнюдь не второстепенную роль в развитии жизни страны. Поэтому классовый подход, чувство классовой разобщенности и довольно развитой классовой ненависти имели широкое поле распространения. Победа в Гражданской войне, конечно, снизила накал этих общественных страстей и настроений, но не устранила их совсем. В политических программах и в государственных правовых актах открыто провозглашалось, что Советское государство по своей природе направлено на подавление сопротивления эксплуататорских классов, а в самой конституции закреплялось лишение или ограничение представителей этих классов определенных политических прав.
Было бы наивным рассчитывать на существование в тот период некоей социальной гармонии в обществе. Вполне справедливо замечание советского историка Ю.А. Полякова: «Жестокости Гражданской войны, беспощадный террор, развязанный контрреволюцией, и беспощадное подавление белого террора террором красным оставили неизгладимый след в людских душах, еще больше обострив классовое сознание. Бесчисленные жертвы, понесенные в войне против белогвардейцев и интервентов (население страны с 1917 по 1923 г. сократилось на 13 млн. человек), по справедливости были отнесены на счет классового врага — виновника, зачинщика войны.
Голод, лишения, память о которых была так жива и сильна, также были следствием действий тех, кто устами капиталиста Рябушинского еще в 1917 г. грозил задушить пролетариат рукой голода»[1106].
Было бы неправильно также не принимать во внимание господствовавшего в тот период политического настроя в самой партийной массе. Суровая дисциплина, унаследованная со времен подполья, отнюдь не мешала откровенному выражению своего мнения, своих взглядов. К тому же, превалирующим был дух товарищества, революционной спайки и сознание общей сопричастности к делу строительства самого справедливого в мире общества. Но особенно явственным было чувство обостренного классового самосознания, которое лишь усиливалось по мере того, как в результате проведения новой экономической политики появились достаточно большие группы новых хозяев.