В посланиях Андрею Курбскому Иван Грозный находит оправдание Андрею, обвиняя бояр в измене. «Ино то ли доброхотство, которых ты хвалиши? И тако ли за нас полагают, еже нас хотели погубити, а дядю нашего воцарити?» — спрашивает Грозный своего политического оппонента. И сам отвечает. По мысли царя не «лихие люди» были виновниками «мятежа», и не удельный князь, поверивший лживым речам этих «лихих людей» (как излагает дело Летописец), а бояре — вечные «изменники» государей[449].
«Тако же потом дядю нашего, князя Андрея Ивановича, изменники на нас подьяша, и с теми изменники пошол был к Новугороду… и в те поры от нас отступили и приложилися к дяде нашему ко князю Андрею, а в головах твой брат…»[450]
Во втором послании Курбскому Грозный ещё более усиливает мотив невиновности Андрея Старицкого: «А князю Володимеру почему было на государстве? От четвертово удельново родился. Что его достоинство к государству, которое его поколение, развее наши измены к нему, да его дурости? Что моя вина перед ним? Что ваши дяди и господины отца его уморили в тюрьме, а его и с матерью тако ж держали в тюрьме. И я его и матерь от того освободил и держал во чти урядстве; а он был уже оттово и отшол»[451].
Как видно, отношение к «мятежу» Андрея Старицкого со стороны официальных кругов менялось. Резкие выпады против претензий старицкого князя и лично против него в 30–40-х гг. сменились в 50-х сочувственным отношением к его трагической судьбе, а в 60-х гг. наступила полная реабилитация личности «дяди» царя и великого князя Ивана Васильевича, возникла другая крайность — резкие выпады в адрес бояр-«изменников».
§ 3. Ход мятежа
Конфликт старицкого князя с правительством Елены, как свидетельствует Воскресенская летопись, относится к январю 1534 г. На «сорочин», т. е. на сороковой день после смерти Василия, Андрей «учал» просить у великой княгини «к своей отчине городов чрез (сверх. — А. Ю.) отца своего благословенье и чрез духовную грамоту». Елена Глинская ответила ему отказом. Но перед отъездом Андрея в Старицу она «почтила» его, как и прежде это бывало после смерти великих князей, дав ему даже «свыше». Однако Андрей был недоволен полученными в подарок кубками, конями, шубами. По приезде в Старицу он «учал» на великую княгиню «гнев держати о том, что ему отчины не придали»[452].
Ситуация, описанная Воскресенской летописью, вызывает сомнения в ее психологической достоверности. Андрей был напуган событиями «поимания» Юрия Дмитровского. Последствия ареста, а затем и смерти Юрия не мог не понимать старицкий князь. В этом случае странным кажется категорическое требование Андрея (относительно придачи ему новых городов), ничем не обоснованное и незаконное, как утверждает Воскресенская летопись.
На это обстоятельство обратил внимание А. А. Зимин, когда исследовал княжеские духовные грамоты. Он предложил оригинальное объяснение претензий старицкого князя. «Действительно, — писал А. А. Зимин, — Андрей Иванович требовал земель сверх ("чрез") тех, какие отошли к нему по духовной грамоте Ивана III, так как свои претензии он основывал на завещании Василия III»[453].
Из обоснованной гипотезы А. А. Зимина видно, что претензии Андрея Старицкого не были беспочвенными: они основывались на не дошедшем до нас завещании Василия III.
Воскресенская летопись называется виновниками «замятии» в отношениях московского правительства со старицким князем — неизвестных «лихих людей». В Старице к Андрею «присташа» некие «лихии люди» и стали наговаривать ему, что великая княгиня собирается его «поймать». В положении старицкого князя поверить в это было нетрудно, если учесть сообщение той же Воскресенской летописи о конфликте Андрея с правительством по вопросу о землях, которые он должен был наследовать согласно завещанию Василия III. Об этих разговорах в Старице стало известно в Москве. Елена Глинская послала в Старицу Ивана Васильевича Шуйского и дьяка Меньшого Путятина «в том его (Андрея. — А. Ю.) увещевати, что то слова неправые, а у великого князя Ивана и у его матери у великие княгини Елены лиха в мысли нет никоторого». Андрей поверил посланцам и приехал в Москву. В столице он рассказал великой княгине и митрополиту о слухах, по которым его якобы собирались арестовать. Елена на это ему отвечала: «А у нас про тебя на сердце лиха нет никоторого, а объяви нам тех людей, которые меж нами сорят, чтоб вперед лиха никоторого не было». Старицкий князь «имянно» никого не назвал, но сказал, что к нему «пришло» мнение.