Таким образом, «исторический» характер законов политической экономии отнюдь не превращает последнюю в науку идиографического типа. С другой стороны, только историческая точка зрения может быть познавательно ценной в этой области.
Политическая экономия, как наука, может иметь своим объектом исключительно товарное (resp. товарно-капиталистическое) общество. В самом деле, если бы мы имели перед собой какой-либо вид организованного хозяйства, будь это ойкосное хозяйство Родбертуса, первобытная коммуна, феодальное поместье или организованное общественное хозяйство социалистического «государства» — мы бы не нашли там ни одной проблемы, разрешение которой составляет задачу теоретической экономии; эти проблемы касаются товарного хозяйства, в особенности его капиталистической формы: таковы проблемы ценности, цены, капитала, прибыли, кризисов и т. д. Это, конечно, не случайность: как раз теперь, при системе большей или меньшей «свободной конкуренции», наиболее ясно выражается стихийность экономического процесса, где индивидуальная воля и цель отходит на задний план перед объективно развивающейся цепью общественных явлений; только товарному производству и его высшей форме производству капиталистическому, свойственно то явление, которое Маркс назвал «товарным фетишизмом» и блестящий анализ которого он дал в «Капитале». Именно здесь личные отношения людей в производственном процессе выражаются в безличных отношениях между вещами, и эти последние принимают форму «общественного иероглифа» ценности (Маркса). Отсюда та «загадочность», которая свойственна капиталистическому производству, и то своеобразие проблем, которые впервые появляются здесь для теоретического исследования. «Не вследствие «caractère typique de la liberté économique», а в силу теоретико-познавательного своеобразия системы конкуренции, которая приводит с собой как наибольшее число теоретических задач, так и наибольшую трудность их решения»[78], анализ капиталистической действительности представляет особый интерес и придаёт особый логический вид экономической науке, которая исследует закономерность стихийной жизни современного общества, выводит законы, независимые от сознания людей, «регулирующие естественные законы, на манер закона тяжести, когда над вашей головою обрушивается дом»[79]. И вот эта стихийность, вытекающая притом из весьма сложных отношений, есть сама историческое явление, свойственное лишь товарному производству[80]. Только в неорганизованном общественном хозяйстве создаются специфические явления, когда взаимоприспособленне различных отдельных частей «производственного организма» идёт помимо сознательно на это приспособление направленной воли людей. При планомерном ведении общественного хозяйства распределение и перераспределение производительных сил общества есть сознательный, основанный на статистических выкладках, процесс; при современной анархии производства этот процесс совершается посредством целого передаточного механизма цен, их падения или повышения, путём давления этих цен на прибыль, путём целого ряда кризисов и т. д.; словом, не сознательный расчёт коллектива, а слепая сила общественной стихии, проявляющаяся в целом ряде общественно-экономических явлений — в первую голову рыночной цены — вот что характерно для современного общества и вот что составляет предмет экономической науки. При социалистическом строе политическая экономия потеряет свой смысл: останется одна лишь «экономическая география» — наука идиографического типа и нормативная наука «экономической политики», ибо отношения между людьми будут простыми и ясными, устранится всякая их вещная, фетишизированная формулировка, а на место закономерностей стихийной жизни станет закономерность сознательных действий коллектива. Уже из одного этого ясно, что при исследовании капитализма нужно принимать во внимание основные его черты, отличающие капиталистический «производственный организм» от всякого иного: ибо исследование капитализма и есть исследование того, что отличает капитализм от всякой другой общественной структуры; если мы отвлекаемся от этих особенностей, которые типичны для капитализма, то мы будем иметь дело лишь со всеобщими категориями, пригодными для всяких общественных производственных отношений и потому не объясняющими исторически определённого, совершенно своеобразного процесса развития «современного капитализма». Как говорит Маркс, именно в забвении этого положения и заключается «вся мудрость» современной буржуазной экономии, которая стремится доказать прочность теперешних отношений[81]. При этом нужно иметь в виду, что анализ капитализма, как развитого товарного производства, характеризирующегося не обменом вообще, но капиталистическим обменом, где на рынке появляется рабочая сила в качестве товара, и где производственные отношения («экономическая структура общества») включают в себя не только отношения между товаропроизводителями, но и отношение между классом капиталистов и классом наёмных рабочих, — что этот анализ капитализма требует, кроме исследования общих условий товарного хозяйства (наличность лишь одного этого элемента соответствовала бы теории простого товарного производства), также и исследования специфической структуры капитализма. Только такая постановка вопроса может создать действительно научную экономическую теорию. Если заниматься не апологией и увековечиванием капиталистических отношений, а их теоретическим исследованием, то необходимо выделить их типичные черты и эти черты анализировать. Так именно и поступает Маркс. Его «Капитал» начинается словами:
[78]
«Nicht wegen des «caractère typique de la liberté économique», sondern wegen der erkenninisstheoretischen Eig nart des Conkurrenzsystems, welches sowohl die grösste Zahl der theoretischen Rätsel, аls die grösste Schwierigkeit, sie zu lösen, mit sich führt» (
[80]
«Gesetzmässige Erscheinungen heutiger Art… erst entstanden, als jede Isolierung, aber auch die jenige örtliche Abgeschlossenheit überwundene Dinge waren» (
[81]
«In diesem Vergessen liegt zum Beispiel die ganze Weisheit der modernen Oekonomen, die Ewigkeit und Harmonie der bestehenden socialen Verhältnissen beweisen…» («Einleitung zu einer Kritik» etc., S. XVI). Писано в 1857 г., но буквально приложимо к «двадцатому веку»