Ни мало не тронутый, — я заметил только слабую усмешку на его губах, — этот железный человек бережно засучил свои манжеты и сказал, что он готов исполнить тотчас же все требуемое.
Прошло около 3-х часов. Едва-ли я достаточно спокоен, чтобы вновь приняться за благородную тему моей политико-экономической статьи, но я не могу противостоять желанию сделать последнюю попытку, настоящий предмет ближе моему сердцу всех других вопросов философии и дороже всего для моей рассудочной деятельности.
… «политическая экономия есть лучший дар, полученный человечеством от неба. Когда истощенный, но высокоталантливый Байрон лежал одиноким больным в Венеции, он высказал, что, если бы ему было суждено вернуться и начать снова свою промотанную жизнь, то он посвятил бы свои светлые минуты не сочинению фривольных стихотворений, но составлению серьезных трактатов по политической экономии. Вашингтон любил эту удивительную науку, с нею на веки связаны такие имена, как: Бекер, Беквит, Гудзон, Смитт, и даже сам божественный Гомер в 9-ой книге своей Илиады сказал:
Величие этих мыслей древнего поэта в связи с удачным подбором выражений, в которые они облечены, равно как грандиозность образов, способствующих их наглядности, все это, взятое вместе, отвело приведенным строфам исключительно выдающееся место, сделав их наиболее знаменитыми из всех когда-либо…
… «Ни слова больше! Ни одного слова! Давайте ваш счет и провалите навсегда из этого дома! Девять сот долларов? Это за все? Получите на требуемую сумму чек, по которому вам не откажется выплатить каждый солидный банк в Америке!
Отчего это на улице такая толпа народа? Что? Они хотят посмотреть на громоотводы. Что за чертовщина? Разве эти люди никогда не видели громоотводов? Вы говорите: „они не видели такой массы их на одном строении“. Так-ли я понимаю? В таком случае я сам хочу сойти вниз и посмотреть на людей, так открыто сознающихся в своем невежестве…»
Три дня спустя. Мы все утомлены до полусмерти. В продолжении 24-х часов наш дом с громоотводами, торчащими на манер свиной щетины, был темою для разговоров и удивления всего города. Театральные представления отложены, так как самые остроумные и удивительные сценические эффекты представляются слишком ординарными и устарелыми сравнительно с моими громоотводами. Вся наша улица денно и нощно переполнена зрителями; многие приехали из провинции, дабы посмотреть на это чудо. Особенно приятный сюрприз был доставлен им на второй день, когда вдруг разразилась гроза и молния начала «заигрывать» с моим домом, как весьма оригинально выразился историк этого события Иозефус. Этот эффект, так сказать, разогнал всю публику из театра. Через 5 минут на расстоянии полу-мили от моего дома не оставалось больше ни одного зрителя. За то все высокие дома на означенном расстоянии были полны народа: в окнах, на крышах, словом, всюду видны были человеческие фигуры. О этого нельзя было поставить им в упрек, так как, если, соединив вместе бураки и ракеты, сжигаемые на празднествах 4 июля[1], низвергнуть все их одновременно с неба блестящим дождем на какую-нибудь одну беззащитную крышу, — то это нисколько не превзошло бы то пиротехническое зрелище, какое представлял мой дом среди общей темноты непогоды. По точному исчислению, я определил, что молния в продолжении 40 минут разрядилась над моими постройками 764 раза и каждый удар ее попадал на одну из моих верных штанг, соскальзывал по спирально-изогнутому металлу и закапывался в землю, не имея, вероятно, даже времени удивиться, каким таким манером все это произошло, и в течение всей этой бомбардировки у моего дома оторвалась только одна единственная аспидная черепица, да и это случилось лишь потому, что на единое мгновение громоотводы соседей попытались не уступить моему дому все те удары молнии, которые могли воспринять сами. Ничего подобного не было наблюдаемо со времен сотворения мира. В продолжении целого дня и всей ночи ни один член моей семьи не мог выглянуть в окно, не оказавшись вслед за этим совершенно лишенным волос, с головой, подобной бильярдному шару, и, если поверит читатель, никто из нас даже во сне не помышлял выбраться на улицу. Наконец, ужаснейшая осада кончилась, очевидно, потому, что в тучах над нами не оставалось более абсолютно ни одной электрической искры, которая могла бы быть воспринята моими ненасытными громоотводами. Тогда я бросился вниз и нанял отважных рабочих, — мы все до тех пор не решились прикоснуться к пище или на минуту заснуть, пока с моего дома не было окончательно снято все его ужасное вооружение, за исключением 3-х громоотводов: одного над домом, одного над кухней и одного над сараем, эти последние остаются там до сегодня. Только теперь, ни одной минутой раньше, люди рискнули вновь вступить на нашу улицу. Кстати я должен заметить, что в течение того ужасного времени мне пришлось прервать мой трактат по политической экономии. Даже и теперь мои нервы и мой мозг еще недостаточно оправились, дабы снова приняться за эту работу.