Чтобы придать более весу этим прокламациям, пьемонтские демократы составили в Альбе комитет, который также делал воззвания пьемонтцам и ломбардцам, угрожая одним, ободряя других.
Успех превзошел мои ожидания. Столица пришла в трепет и беспорядок. Двор, сожалея, что не воспользовался прежде удобным случаем отстать от коалиции, почувствовал теперь, какой опасности подвергает его наше быстрое приближение, могущее возбудить приверженцев демократии, которых было так много и в Турине, и в других городах Пьемонта. Страх увеличивал пред ним опасность его положения. Хотя Больё шел из Акви в Ниццу на соединение с Колли, но двор, вероятно не знал этого и, думая, что он лишен уже всякой помощи, решился отдаться на произвол наш. Ко мне прислан был адъютант от имени короля просить мира. Это меня обрадовало. Я знал, что еще в конце минувшего года туринский двор хотел было вступить в союз с нами, увлекаемый посредничеством Испании. Тот же вопрос, повторенный при приближении войск моих, встретил сильное сопротивление со стороны маркиза Альбарея и министерства; но кардинал Коста, apxиепископ туринский, увлек большинство мнений, и склонил короля к миру. Слова архиепископа произвели то, чего не могли произвести ни политические, ни военные доводы маркиза Сильвы.
Поспешность Туринского двора не только льстила моему самолюбию и надеждам, но еще вывела меня из больших затруднений. Успехи наши были блистательны; но грабеж, нераздельный с недостатком в продовольствии, дурно расположил к нам поселян пьемонтских, и ослабил дисциплину в моей армии. Если бы король, притянув с Альпов часть войска принца Кариньяно, держался в Турине, как Виктор Амэдей в 1706-м году, и если бы австрийцы, подкрепленные гарнизонами, остававшимися в Ломбардии, поддержали его, я мог бы быть отброшен к морю и приведен в отчаянное положение. Полагая даже, что я удержался бы в Пьемонте, остановленный крепостями, каковы Турин и Александрия, и лишенный средств осаждать их, я не мог бы сделать шагу далее; а между тем, подкрепления с Рейна, усилив армию неприятельскую до ста тысяч человек, заставили бы меня очистить Италию. Быстрота моего вторжения и прокламации, приводившие в трепет моих неприятелей, спасли меня.
Мир с Пьемонтом почти решал судьбу всей кампании. Если я один разбил две соединенный армии, то, что же мог сделать Больё, лишенный союзников, между тем как я был подкреплен частью альпийской армии под предводительством Келлермана? Жребий Италии был почти решен, и воображение уже представляло мне эту прекрасную страну в моей власти. Тогда-то впервые почувствовал я себя выше обыкновенных полководцев, и приподнял завесу моей будущности. Я уже жил в истории.