Ни в одной из прочих моих прокламаций не отражается так сильно дух времени. Вот она:
«Солдаты! С вершин скал аппенинских, как бурный поток, низверглись вы в эти долины, опрокидывая, разрушая все, что противилось вашему стремлению. Пьемонт предался своим естественным чувствам мира и дружбы к Франции. Милан ваш; знамя республики развевается над всею Ломбардией; Парма и Модена одолжены своим политическим существованием только вашему великодушию.
Армии, столь недавно и столь гордо угрожавшие вам уничтожением, бегут пред вами и не могут найти оплота против вашего могущества. Ни По, ни Тессин, ни Адда, эти вечные оборонительные линии Италии не могли удержать вас; вы перешли их гак же быстро, как хребет аппенинский. Эти успехи распространили радость в нашем отечестве; представители народные совершают празднества в честь побед ваших; там ваши отцы, матери, супруги, сестры и все милые сердцу радуются успехам вашим, гордятся честью принадлежать вам.
Да, воины! Вы много сделали: но неужели нам более ничего не остается делать? Допустим ли мы сказать про нас, что мы умели побеждать, но не умели пользоваться победами? Не упрекнет ли нас потомство в том, что мы нашли новую Капуу в Ломбардии?… Но вы уже бежите к оружию! Постыдное бездействие томить вас: вы знаете, что дни, потерянные для славы, потеряны и для вашего счастья….
Идем же! Нам предстоит еще и делать усиленные переходы, и поражать неприятеля, и пожинать лавры, и мстить за обиды… А вы, раздувавшие пламя междоусобной войны во Франции, вы, которые так низко умертвили наших министров и сожгли корабли ваши в Тулоне, трепещите!.. Час мщения ударил. Но да будет нам священно спокойствие народов, и в особенности потомков Брута, Сципиона и других великих мужей древности, восстановить древнюю столицу мира, воздвигнуть в ней статуи героев, ее прославивших, пробудить народ римский от сна, в который погрузили его многие столетия рабства: вот цель ваших побед. Солдаты! Вам принадлежит слава преобразования прекраснейшей страны Европы.
Торжествующая Франция даст Европе славный мир, который вознаградит народ наш за все великие усилия и жертвы; вы возвратитесь на родину, и граждане, с восторгом встречая вас, будут говорить: Он служил в Итальянской армии».
Я хорошо понимал людей, с которыми имел дело; я знал, как должно было подействовать это воззвание на пылкого французского солдата; знал, что в Риме и Неаполе оно произведет тоже действие, какого достигла моя первая прокламация.
Между тем были взяты нужные меры, чтобы овладеть миланской цитаделью, близость которой беспокоила город. Из Александрии в Тортоны должна была скоро прибыть в Ломбардию осадная артиллерия; а в ожидании её я оставил Милан и пошел к Лоди.
Прием, сделанный мне в столице, мог убедить меня в том, что итальянцы принимают искреннее участие в моих намерениях. Сохранив все уважение к религии, и обеспечив неприкосновенность дворянских имуществ, я надеялся на благодарность двух сословий, пользовавшихся наибольшими правами. Но умеренность моя не уменьшила их опасений, не укротила ненависти.
В тот самый день, когда я выступил из Милана против австрийцев, набат загремел в тылу моей армии. Деревенские жители, приведенные в исступление духовенством, взялись за оружие, овладели Павией и даже замком, в котором я оставил гарнизон. Малейшая нерешительность с моей стороны могла сделать это восстание всеобщим. С 300 кавалеристов и батальоном гренадер я поспешил к Павии, сделавшейся главным местом возмущения. Когда отвергнуты были все убеждения архиепископа миланского, уговаривавшего народ положить оружие и выдать виновников мятежа, гренадеры мои, выбив ворота, ворвались в город и разграбили его. Помилование было бы тут преступлением относительно войска. Простить вероломных значило подвергнуть наших храбрых воинов новым сицилийским вечерням, Я расстрелял муниципалитет, и все пришло в порядок. Между тем армия наша направлялась к Минчио вслед за австрийцами.
Мирный договор с королем сардинским был окончательно подписан в Париже 15-го мая; король обязался оставить в нашей власти Александрию и Тортону во все продолжение войны, срыть Сузу, Брюнетту, Экзиль, и устроить линию запасных магазинов для продовольствия моей армии через Мон-Сени и Аржантьер. Я бы желал привлечь сардинского короля на нашу сторону, обещая дать ему какую-нибудь область, чтобы, имея в нем союзника, утвердиться в Италии, и действовать против Австрии с большей силой. Директория желала того же; но сделать Виктора-Амадея вдруг врагом его недавних союзников было почти невозможно, и мы должны были довольствоваться нейтралитетом короля сардинского.