Избыток женственности, то есть обилие украшений и подчеркнутая сексуальность одежды, тоже представляет собой проблему. Разве в контексте войны кокетство не выглядит как что-то неприличное? На кого направлено соблазнение? На скромного солдата-окопника или авиатора? На француза или иностранца? На жениха, мужа или его потенциального соперника?{611} Страх предательства всегда был у солдат, находящихся вдали от родного очага, а изменение в манере одеваться — признак того, что их опасения небеспочвенны. Шелковые чулки — очень сексуальный символ двойного предательства: полового и классового (представительниц трудящегося класса нередко обвиняют в том, что они получили их в качестве оплаты или подарка). А благое стремление одеться так, чтобы понравиться приехавшему на побывку военному, может обернуться против той, кто решит его осуществить. Следует также отметить еще один символ моральных порядков той эпохи: введение запрета на парадную одежду как на роскошную и «неприличную» в театрах, субсидируемых государством{612}.
Происходит крупная реформа: все чаще начинают носить костюм, эту «униформу тыла», который подразумевает множество вариантов и благодаря своей функциональности наводит на мысль об активном образе жизни женщины. Платье-рубашку, похоже, также ценят за ту свободу движений, которую оно предоставляет, и за сходство с одеждой медсестры{613}. Сдержанность свойственна этому времени, которое пропитано мрачными цветами траура{614}. Дороговизна жизни делает модную одежду недоступной для большинства кошельков. Комментарии, которые она вызывает, свидетельствуют о пошатнувшихся ценностях: роскошь становится подозрительной, а на первый план выходит все простое, скромное и практичное.
Безумные годы эмансипе
После Первой мировой войны традиционная система ценностей еще больше пошатнулась. Появились даже озабоченные высказывания о кризисе цивилизации. Этот процесс нашел отражение в появлении «андрогинной», «эмансипированной» моды{615}. Силуэт женщины 1920-х годов больше не напоминает восьмерку, поскольку она не носит корсета. Благодаря платьям с прямым покроем талия спускается к бедрам, а фигура становится более узкой. Костюмы, различные пиджаки и юбки придают женскому гардеробу нотку маскулинности, в то время как среди мужчин наблюдается тенденция носить широкие и бесформенные, словно юбки, штаны… Кроме того, женщины скрывают грудь, еще один символ женственности. Плоские, худые манекенщицы, которые демонстрируют новые модели одежды, вызывают потрясение у более пожилых обладательниц более округлых форм, например у Колетт, всегда готовой защищать «женский патриотизм»{616} от модной андрогинности. Меняется не только толщина «модного» тела: оно становится более мускул исты м0 более энергичным и меньше скрывается за тканью — начинает развиваться нудизм {617}, и любителей загорать становится все больше{618}. Солнце ценят не только как возможность «восстановить расу», как этого хотели бы медики, но и за доступ к разного рода плотским утехам, которые оно открывает. Молодость — внешняя подростковость — становится эстетической точкой отсчета{619}. Носить короткую стрижку — значит становиться моложе и даже приобретать что-то девчоночье в облике, как объясняет популярная песенка 1924 года в исполнении Дреана:
За комическим тоном этой песенки не слышно эстетического шока, который испытывало большинство слышавших ее современников, равно как не чувствуется здесь опыт инициации, пережитый теми женщинами, которые решились «пожертвовать» (очень распространенное выражение) своими волосами.