Для обозначения своего проекта она использует слово «вирилизация». Она уходит от биологического смысла этого слова, обозначающего появление у половозрелой женщины вторичных мужских половых признаков (у мужчин этот процесс называется феминизацией), и придает ему психосоциальный смысл, имеющий отношение к гендеру, поскольку термин «маскулинный» имеет более биологический смысл. Во французском языке к слову «вирильный» есть следующие синонимы: «смелый», «энергичный», «твердый». Но Мадлен Пельтье выбрала слишком сложное для повседневного использования слово, и в этом ее упрекает подруга Аррия Ли:
Необходимо, как справедливо говорит Мадлен Пельтье, чтобы женщина прилагала усилия — я не скажу к вирилизации, это неуместное и слишком мужское выражение, — к закаливанию своего характера. А в том, что касается мужских выражений, то здесь я позволю себе выразить критику в адрес Мадлен Пельтье: почему она продолжает упорствовать в своих заблуждениях? Почему вирильное становится для нее символом твердости, а феминное — слабости? Под пером феминистки это выглядит фальшиво, к тому же она путает причину и следствие{515}.
Но Мадлен Пельтье явно покорена полемичным и провокационным характером этого термина, которому она придает совершенно определенное значение.
Своих убеждений она не скрывает: «Я люблю демонстрировать свои идеи, переносить их на себя, как верующая носит распятие, а революционерка — красный цветок шиповника»{516}. Но при этом она не выступает с идеей униформы для активисток, в отличие от английских суфражисток, чей внешний облик не остался незамеченным даже во Франции. Так, антифеминист Шарль Тюржон сообщает, что «в Англии воинствующие феминистки стали носить „национальный костюм“. Он удобен, но неизящен. Волосы они стригут коротко; строгий жакет открывает рубашку с мужским воротом, украшенную небольшим черным галстуком. Юбка скроена так, чтобы было удобно ходить»{517}. Мадлен Пельтье восхищается радикальным крылом британского феминизма, но осуждает уличные беспорядки как средство продвижения дела феминизма{518}.
«Мой костюм говорит мужчине: „Я на равных с тобой"», — объясняет она, сообщая женщинам: вы — рабыни{519}. Она недалека от мысли о том, что существует две категории женщин: «высшие», совершенно независимые от мужчин, в том числе и в сексуальном смысле, и остальные, от которых она любой ценой дистанцируется. «Во мне нет ничего униженного, как в других женщинах; очевидно, я родилась на несколько веков раньше, чем следовало», — пишет она{520}. В автобиографии она рассказывает о той радости, которую испытала, когда в своей первой феминистской группе (на рубеже веков) встретила писательницу, которую поначалу приняла за «старшего школьника». Благодаря ей она находит «настоящий яркий путь освобождения»{521}. Травестия — условный знак, обещание сообщничества. Она знакомится с директором комитета Женского действия (Action féminine) Максимилиен Биэ, которая носит «жакет, крахмальный воротничок и канотье», и между женщинами сразу возникает волна симпатии благодаря «идентичности костюмов»{522}. Но эта радость смешивается с грустью. Мадлен страдает от неприятных замечаний в свой адрес. Когда Поль Лафарг выражает ей твердое неодобрение, она говорит о «моральном изнасиловании». Она вынуждена постоянно протестовать, защищать свою свободу одеваться так, как считает нужным, и право не быть похожей на тех, кого она называет «сексуальными куклами»{523}. Она постоянно попадает в неприятные истории, самая опасная из которых произошла в Нанси в годы Первой мировой, когда вокруг нее собралась разъяренная толпа из двух тысяч человек, которые из-за странного наряда приняли ее за шпионку{524}.