20 июня 1792 года останется в истории как «день санкюлотов». Один человек с пикой, забравшись на крышу дворца Тюильри, размахивал перед толпой рваными кюлотами, порванными во время демонстрации, требованием которой было заставить короля надеть красный колпак{62}. Брюки становятся флагом именно в момент ужесточения революционного процесса. Брюки присваивают себе санкюлоты, мелкие ремесленники, входящие в революционные секции Парижа и революционные комитеты, и носят их вместе с курткой-карманьолой, ставшей популярной благодаря марсельским добровольцам Национальной гвардии (это короткая узкая приталенная куртка с маленькими отворотами, украшенная двумя рядами пуговиц, из сукна), туфлями на шнурках (а не с застежками) и красным колпаком (символом освобожденных рабов), который обернется «фригийским» колпаком Марианны — символа свободы{63}.
Весной 1792 года этот ансамбль станет знаком для объединения активистов парижских секций и символом санкюлотов в целом. Он представлял рабочих, прежде всего из парижского пригорода Сент-Антуан. Среди парижских санкюлотов много независимых ремесленников со своими лавочками, меньшее количество наемных рабочих и значительная часть рантье и разного рода домовладельцев, особенно среди руководителей движения. Эта социологически и даже политически неоднородная группа, впрочем, была носительницей общего видения мира, в котором центральное место занимают «мечта о равенстве, ставшая былью» и «братство в действии»{64}.
На празднике свободы, который проводился в Шамбери с 14 октября 1792 года, актер Шенар появляется одетым как санкюлот. Непоколебимый как скала, этот свободный человек носит одежду без завязок и шляпу с кокардой, а не колпак. Он позирует, без пики и с мирным видом, имея в себе что-то от крестьянина на этом пасторальном фоне, который так противоречит урбанистическому ландшафту, привычному санкюлотам. Так был создан определенный стереотип, мало соответствующий действительности, которая была куда разнообразнее. Среди революционеров встречались самые немыслимые крайности: от Марата, склонного нарушать приличия, мастера в области «вестимен-тарного искусства политической провокации»{65}, до Робеспьера, всегда элегантного и в кюлотах. Этот стереотип позволяет порвать с дореволюционным ве-стиментарным режимом, когда «только класс богатых бездельников определял форму, которую следует придать одежде» и когда мода была законом{66}. Брюки же напоминают о бедных и ценности труда. Эта довольно примитивная, простая, функциональная и полезная одежда выражает идею равенства (разве они не скрывают телесное неравенство — некрасивые ноги?).
Известно, что термин «санкюлоты» возник как уничижительное обозначение неимущих. Это выражение, придуманное в аристократических кругах, оскорбительное и нагруженное сексуальными и скатологическими коннотациями. Оно напрямую отсылает к самой неудобной наготе — наготе нижней части тела (стыдливый Мишле[8] придумал для санкюлотов другой термин — «голые руки», то есть закатанные рукава, — разумно делая акцент на одной из символических частей рабочего тела){67}.
До Революции словом «санкюлот» обозначали порой интеллектуалов и не пользующихся славой поэтов в рубище. Первые случаи использования слова «санкюлоты» в политическом контексте восходят к ноябрю 1790 года (в брошюре под названием «Нация без кюлотов» — La nation sans culotte). По всей видимости, ее распространял публицист и автор песен Франсуа Маршан. Смысл этого слова окончательно выворачивается наизнанку в 1792 году, когда сами обездоленные и патриоты стали с гордостью называть себя санкюлотами. Такое присвоение оскорбительного названия снимает уничижительный оттенок, но при этом термин начинает обозначать понятие, одинаково расплывчатое в политическом и вестиментарном плане{68}. Окончательно закрепляет это слово в языке Робеспьер в апреле 1793 года.