Легитимность японской правящей династии определяется прежде всего ее происхождением от богини солнца Аматэрасу, что нашло первичное письменное обоснование в мифологическо-летописных сводах «Кодзики» (712 г.) и «Нихон секи». Обоснованный там с помощью мифологического нарратива (уровень японской культуры этого времени еще не позволял появиться сочинениям теоретического плана) мифологическо-генеалогический довод обладал достаточной определенностью, «верифицируемостью» (с точки зрения представителя традиционной культуры) и мощной объяснительно-оправдательной силой. Японскому тэнно, как уже говорилось, не требовалось согласия никаких религиозных институтов, ибо тэнно сам по себе являлся обладателем высшего авторитета, не нуждающегося ни в каких оправданиях (в том числе и международных)[646]. Этот авторитет оказался настолько непререкаемым, что несмотря на все исторические перипетии династия тэнно до сих пор занимает престол.
Практически все исследователи единодушны в том, что на формирование концепции верховной власти в России XV–XVI вв. основное влияние оказали два события. Оба они связаны с коренными изменениями в международной обстановке: падение Константинополя и постепенный выход из-под ордынского ига. Претензии на обеспечение преемственности по отношению к василевсам и ордынским ханам и определяют основное содержание строительства модели царской власти, что еще раз подтверждает гиперчувствительность России к внешнему фактору. Поскольку составляющие этого наследства имели чрезвычайно противоречивый и разностадиальный характер, то и все здание царской власти оказалось достаточно непрочным («царский» период Рюриковичей — это всего два поколения; «царский» период Романовых — всего столетие).
Легитимность московских великих князей, а впоследствии и царей, определялась двумя факторами: наследственным правом («стариной», «природностью» князя-царя) и «богоутвержденностью» («богоизбранностью»), под которой стала пониматься избранность Богом князя Владимира[647], которая наглядно реактулизировалась в получении благословения (миропомазания) от митрополита (патриарха). Легитимность династий Калитичей, несмотря на внутридинастические конфликты, фактически не подвергалась сомнению, поскольку право родства в системе ценностей политической элиты занимало весьма высокое место, о чем свидетельствует, в частности, пренебрежительное отношение Грозного к выборным монархам[648].
Первоначально легитимность московских князей коренилась не в «дальней истории», а в «истории ближней»(историческое или же квазиисторическое предание), т. е. считаясь «богоутвержденными»[649], они не считались «божественными» — авторитет их коренился все-таки в историческом (а не мифологическом) времени. Осознавая недостаточность «ближнеисторической аргументации», идеологами (главным образом, церковными) были предприняты дополнительные усилия по повышению авторитетности правителя. Разрабатываются идеи «Москва — третий Рим» (перенесенная на русскую почву широко распространенная концепция translatio imperii), в XVI в. появляется «Сказание о князьях Владимирских»[650], повествующее о родстве Рюриковичей с библейским патриархом Ноем и римским императором Августом (через его брата Пруса), при котором родился Христос («Почен от Августа кесаря» — так аттестовал себя в дипломатических документах Иван Грозный[651]). Эта легенда (занимающая место отсутствующего в русской официальной традиции «настоящего» мифа) входит затем в чин венчания русских царей.
Следует признать весьма позднее конструирование легенды, для укоренения которой в общественном сознании требовалось определенное время. Мы хотим сказать, что власть русских царей носила изначально более шаткие, более «человеческие» основания, подлежащие к тому же международному утверждению, поскольку российская власть и церковь (а, скорее, сначала церковь, а затем уже власть) мыслили себя в терминах общехристианской историческо-духовной парадигмы и такого же международного порядка с центром в Константинополе (еще в XIV в. русского великого князя считали там «стольником» василевса)[652]. Так, после своего царского венчания Иван IV обратился за утверждением к константинопольскому патриарху. Потребовалось России и утверждение московского патриаршества другими православными патриархами, прежде всего константинопольским. Однако несмотря на все усилия, царский титул не стал международно общепризнанным, о чем сообщал, в частности, уже во второй половине XVII в. Юрий Крижанич, утверждавший, что в Европе все называют Алексея Михайловича не царем, а «великим князем».
646
30 Это не мешает, однако, сопоставлять в летописных и иных текстах тэнно с «образцовыми» китайскими императорами глубокой древности (в первую очередь, с Яо и Шунем). Некоторые же тексты даже утверждают, что японский правитель превосходит их. «Благословенный воздух достигает четырех сторон света.// Многослойный свет государя заполняет весенний сад.// Человеколюбием и мудростью государя проводится этот пир,// На котором веселятся и радуются стихотворцы.// Их столько, сколько каменьев на горе Куэньлунь,// Они также прекрасны, как водоросли в нефритовом пруду.// Возле сливы у лестницы порхают белые бабочки,// Ветер гонит благоуханные цветы под ивой у башни.// Добродетельность сына Неба превышает добродетельность Яо и Шуня в десять раз,// Весь народ орошаем милостями императора» (поэтическая антология 751 г. «Кайфусо», № 14).
647
31 «Степенная книга» ведет двойной счет родоначальников: от Владимира и от самого Рюрика, что выдает определенные затруднения составителей, поскольку Рюрик никак не мог считаться «богоизбранным», так как был язычником.
648
32 Иван IV называл польского короля Сигизмунда Августа братом, однако отказывался звать так его преемника Стефана Батория на том основании, что он был королем выбранным. Возможно, такое отношение к выборности монарха послужило одной из причин столь равнодушного отношения Москвы к государственным институтам Византии, где господствовал принцип выборности василевса.
649
33 В первый раз такая формулировка встречается в послании Ивану III архиепископа ростовского Вассиана, который обращается к нему: «Богом утвержденный царю». См. ПСРЛ, т. XXV, сс. 284–285; т. XXVI, се. 266–273.
651
35