«На другой день после Пленума, – рассказывает Егорычев, – пришел к Брежневу и сказал: “Я понимаю, что руководить партийной организацией Москвы можно только тогда, когда ты пользуешься поддержкой Политбюро и руководства партии. Мне в такой поддержке, как я понимаю, отказано. Поэтому я прошу дать согласие на уход”. Брежнев говорит: “Напрасно ты драматизируешь. Подумай до завтра”. На самом деле не мне нужны были эти сутки, а Брежневу, так как по его заданию в Москве уже шла работа с партийным активом. Назавтра я снова прихожу к нему. Он спрашивает: “Ну, как? Спал?” – “Спал”, – отвечаю. “Ну, и как решил?” – “Я еще вчера сказал, как решил”. – “Ну, ладно. Какие у тебя просьбы?” – “Просьба одна: я должен работать…” – “Не волнуйся, работа у тебя будет…”
Я думаю, что он побаивался, что Московская партийная организация не примет мою отставку. Но я его уверил, что все пройдет хорошо, что никаких эксцессов не будет. Московская партийная организация не должна была внести какой-нибудь разлад в единство партии. Да и я понимал, что Брежневу оказано доверие всей партией. Это его время. И если в наших отношениях возникли разногласия, то уйти должен я. А будущее покажет, кто был прав. И Пленум МГК действительно не доставил никому хлопот, он прошел молча. Присутствовали на нем Суслов, Капитонов, Гришин. Суслов выступил, сказал, что, мол, так и так, товарищ Егорычев попросил, чтобы его освободили от обязанностей первого секретаря МГК. ЦК его просьбу принял и в связи с переходом на другую работу предлагает его освободить. Дальше Суслов стал уже говорить о Гришине, которого предложил избрать вместо меня. Ни о только что закончившемся Пленуме ЦК, ни о моем выступлении на нем он ни слова не сказал. И мне слова не предоставил, хотя у меня была заготовлена речь, в которой я бы рассказал, почему в сложившихся условиях я не могу оставаться первым секретарем МГК. Видимо, это и беспокоило Леонида Ильича, поэтому наш городской пленум там, “наверху”, было решено провести без прений…»[42]
На пост первого секретаря Московского горкома КПСС был избран 53-летний В. В. Гришин. Бывший инженер-железнодорожник из Подмосковья, Гришин еще в 1939 году вступил в партию, а уже в 1942 году, отслужив в армии (1938–1940 гг.), был избран вторым секретарем Серпуховского горкома партии. Вскоре он стал первым секретарем горкома, где проработал восемь лет до 1950 года. Его работа в Серпухове, казалось, шла успешно. Но что-то ему хотелось скрыть из событий этого периода, так как при проверке его партийных дел уже в 80-е годы никто не смог найти партийных документов молодого Гришина: ни его заявления о приеме в партию, ни соответствующих рекомендаций. С 1950 года Гришин перешел на работу в Московский горком партии, и с 1952 по 1956 год работал вторым секретарем МГК КПСС. Однако вскоре после XX съезда Гришин заменил Шверника на посту председателя ВЦСПС и задержался на этой должности 11 лет. Руководство профсоюзов не пользовалось у нас в стране сколько-нибудь значительным влиянием и престижем в составе власти, да и среди населения. Неудивительно поэтому, что только в 1961 году Гришин был избран в члены Политбюро ЦК КПСС, а еще через десять лет – членом Политбюро.
Вместо В. Е. Семичастного на должность председателя КГБ был назначен Ю. В. Андропов, занимавший до этого пост секретаря ЦК КПСС и заведующего одним из международных отделов ЦК – по социалистическим странам. Его непосредственным шефом в ЦК являлся М. А. Суслов. Можно предположить, что новое назначение Андропова состоялось по рекомендации и настоянию Суслова. С одной стороны, Суслов мог видеть в Андропове возможного конкурента в сфере идеологии. С другой стороны, члены Политбюро не хотели и чрезмерного усиления власти самого Брежнева в том случае, если бы председателем КГБ стал один из фаворитов Леонида Ильича. Относительная независимость, самостоятельность и высокий интеллект Андропова были уже тогда известны в высших партийных кругах. После Берии ни один из председателей КГБ не входил в состав Политбюро, и только Андропов был избран кандидатом в члены Политбюро. Это увеличивало личное влияние и власть самого Андропова, но и авторитет КГБ, штат которого вскоре был значительно увеличен. Расширилась и сфера деятельности КГБ. Так, например, в системе госбезопасности были восстановлены почти все ранее ликвидированные районные звенья, а также отделы в большинстве вузов, крупных предприятий и учреждений. Большая часгь научно-исследовательских институтов была переведена на новый режим, для входа в них нужен был теперь специальный пропуск. Здесь был расширен режим секретности и система допусков к секретной работе, хотя зачастую в данном институте по секретной тематике могла работать только одна небольшая лаборатория. Предполагалось, что научный работник, подписавший тот или иной документ о допуске к секретной работе, будет вести себя иначе, чем «вольный ученый». Если после XX съезда КПСС все главные проблемы идеологической борьбы рассматривались в ЦК, для чего был создан специальный отдел по «идеологическим диверсиям», то теперь, в конце 60-х годов, главные функции и обязанности по борьбе с «идеологическими диверсиями» были возложены на КГБ, который вел эту борьбу отнюдь не средствами идеологической полемики.