Много лет спустя, после революции и, следовательно, упразднения Корпуса жандармов, мне пришлось на Кавказе встретиться мельком с Лебедевым в продовольственной комиссии. Он был одним из комиссаров Временного правительства, важен, властен и речист, я же – скромный опальный офицер. Я встретился со взглядом его раскосых глаз и прочел в них, что он меня узнает, хотя мы оба и не подали вида. Что он подумал, я не знаю, но мне, признаться, он показался жалок, так как в простейших вопросах выказывал полное невежество и вместо указаний по существу дела разражался трескучими фразами, вроде: «Мы дали свободу народу», «мы уничтожили гнилое самодержавие», «мы будем продолжать углублять революцию», «мы доведем войну до победного конца» и т. д. Победный конец оказался большевиками, которые быстро сократили все свободы, беспощадно истребляя тех, кто не соглашался с их диктаторской властью; особому же их преследованию подверглись социалисты-револю-ционеры, только что столь дружелюбно работавшие с ними как товарищи по созданию революции, а затем и ее углублению. Социалистов-революционеров, так же как «буржуев», стали арестовывать, расстреливать или отправлять в ссылку. Последней участи подвергся и набравшийся было такой важности комиссар Лебедев, вскоре умерший от чахотки в ужасных условиях большевистской ссылки…
Вскоре находившийся в Петербурге нечиновный Зубатов прислал в Киеве заведовать розыском молодого талантливого офицера – штаб-ротмистра Спиридовича, впоследствии генерала, начальника охраны Государя Императора при его выездах.
Спиридович рекомендовал меня Зубатову, который и предложил мне принять Кишиневское охранное отделение. Я согласился и выехал представляться в Петербург.
Глава 3. Человек в черных очках
Опять зима; убранный снегом Петербург. По улицам бегут одноконные санки или несутся просторные сани, запряженные дородными рысаками, под разноцветными сетками. Вот уже четыре года, как я жандармский офицер и приехал теперь явиться по начальству перед принятием Кишиневского охранного отделения. Моим начальником в качестве руководителя розыскной политической работой фактически является не офицер, а чиновник – известный Зубатов. Предварительно я все же должен явиться к своему официальному начальству, военному и гражданскому. В жандармском штабе обычная военная дисциплина, – переполненная приемная, краткие вопросы и такие же ответы, пожатие руки, и аудиенция окончена. Служебных вопросов, по компетенции Департамента полиции, не касались. У штабного начальства к офицерам розыска и к Департаменту полиции было отношение принципиально холодное и отчужденное. Особенно замечалось это, когда командир Корпуса жандармов не являлся вместе с тем и товарищем министра, ведавшим и штабом, и Департаментом одновременно.
После посещения штаба еду в Департамент. Здесь обстановка бюрократическая, чинопочитание выражается в поклонах, у некоторых даже с каким-то особым изгибом спины, выразительности для профанов не досягаемой; улыбка – столь же тонкой градации – к старшим, сухое и как-то подчеркнутое надменное или снисходительное отношение – к младшим, особенно к провинциалам. Но, узнав, что я приехал по вызову, чиновник-докладчик стал любезнее и более на равную ногу сослуживца, так как «охранники» считались департаментскими. Департаменту был подчинен весь розыскной аппарат империи, и он являлся ответственен за правильное руководство, подбор служащих для розыскных учреждений и за результаты работы.
В большой полутемной приемной сидело несколько человек в ожидании очереди у директора Департамента полиции. Вспоминается мне совсем юный губернатор, стройный и выхоленный, все время нервно поправлявший галстук: «верно, ждет разноса», – подумал я, и действительно, министр Плеве был им недоволен, и губернатору предстоял перевод. Другой же, толстяк, в седых баках, сидел как мешок, как-то несуразно одетый в полицейский мундир; он все время дремал, временами спохватывался, покрякивал и вновь предавался одолевавшей его дремоте. В ожидании очереди я вышел покурить в коридор, где находился старик курьер, носитель департаментских традиций. Таких курьеров можно было найти во всех казенных учреждениях Петербурга, и они сживались с ними до того, что становились как бы неотъемлемой их принадлежностью и сами считали себя воплощением их. И в самом деле, сменялись министры, сменялись поколения чиновников, беспрерывной чередой проходили перед их глазами посетители и просители, а они, седые и важные, с какой-то им одним присущей фамильярностью, были бессменны, все зная и помня. С этой самой почтительной фамильярностью и «мой» курьер взял предложенную ему папиросу, но спрятал ее в портсигар; затем осведомился, откуда я и для чего приехал. Я сказал, что после разговора с директором мне нужно пройти к Зубатову, и просил объяснить, как его найти. На это курьер ответил: «Подымитесь на третий этаж, войдите в комнату, что направо от лестницы, и там сидит такой невзрачный человек в черных очках. Вот эти “черные очки” и будут сам Зубатов». Черные очки! – повторил он и усмехнулся. – А на четвертом этаже тоже черные очки”: это сам Гурович, тоже персона!» Было ясно, что Зубатов не подходил по понятию курьера к типу «персоны» Департамента.