— Выходите! — крикнул Николаю.
— Не могу подняться, верно, плечо треснуло, — спокойно произнес царь.
И все же раскачал себя, вылез. От напряжения стало дурно. Накатилась слабость. Испарина омыла лицо. Бенкендорф знал, что делать. В дорожном кофре нащупал бутылку хереса. Плеснул в кружку.
— Пейте, ваше величество.
Помогло вино. Усталость, теплая боль закружила царскую голову. И пришло ощущение свободы. А потом наступили минуты осмысления случившегося, о которых Бенкендорф скажет: «Видя передо мною сидящим на голой земле с переломанным плечом могущественного владыку шестой части света, которому... кроме меня, никто не прислуживал, я был невольно поражен этой наглядной картиной суеты и ничтожества земного величества. Государю пришла та же мысль, и мы разговорились об этом с тем религиозным чувством, которое невольно внушала подобная минута». В то мгновение они действительно были вместе: Бог, царь и Бенкендорф.
Это была, несомненно, удача Николая — иметь около себя такого человека. Человека, служившего ему верой и правдой в качестве начальника личной охраны, главы Третьего отделения и шефа отдельного корпуса жандармов одновременно. И когда в октябре 1829 года Бенкендорфа свалила холера, Николай, пожалуй, впервые ощутил, как тяжело на душе, как он одинок в делах, лишен моральной опоры. Три недели не отпускала болезнь Бенкендорфа, и через каждые день-два у его изголовья можно было видеть фигуру императора.
Глаза у Бенкендорфа голубые, северные глаза, мужские. Сколько женщин утонуло в них: бабник был Бенкендорф. Гусарская школа — лихость, галантность, любовь быстрая и легкая, как шампанское. Николай тоже был не свят, но к приглянувшимся женщинам чувства питал длительные. С фрейлиной Нелидовой долго любовь водил, будучи при жене и государственных обязанностях. По-дружески корил Бенкендорфа: серьезным делом занят, а в любви скор, непостоянен, не по-генеральски это. Но зато в картах советчиком уже был Бенкендорф. Для него вист-преферанс — сладкая игра, игра для души. Мастеровит и азартен в ней, будто и не остзейской породы. Дивился Николай способностям Александра Христофоровича, слушался его и выигрывал у соратников — иностранных дел министра графа Нессельроде, барона Корфа, генерала Плаутина.
Грех на душу
Но государь знал большой грех за Бенкендорфом. В 1816 году молодой генерал вступил в масонскую ложу. Называлась она «Соединенные друзья». По прошествии лет можно считать, что привела его туда мода на вольнолюбивые порывы, на духовные искания. Масонство в России тогда было словно внутренней церковью, христианством для души. Их, молодых офицеров и генералов, людей высшего света, масонство объединяло в некое братство, влекло романтикой тайного ордена. Братьями Бенкендорфа были Грибоедов, Чаадаев, будущий декабрист Пестель. Бенкендорф покинул ложу в 1818 году, а Пестель — годом раньше. И оба по идейным соображениям. Бенкендорф окреп в убеждении, что высшая идея — служение престолу — не стала главной у вольных каменщиков. А Пестель, жаждавший переустройства общества, понял, что российское масонство стояло далеко от жизни и не стремилось к политическим изменениям в стране.
Выйдя из масонов, будущие декабристы создали «Союз благоденствия», предтечу тайных обществ — Северного и Южного. «И желалось им некоторый порядок масонских лож ввести в «Союз благоденствия», — уразумел современник их И. Якушкин. Об этом союзе Бенкендорф своевременно информировал государя. Помнил ли он при том заповедь масонов: «Если один из братьев станет бунтовать против государства, ему следует не содействовать в этом, а скорее сострадать как глубоко несчастному человеку. Однако этот брат не может быть исключен из ложи, а узы, связывающие его с нею, остаются нерасторжимыми»? Николай I сам возглавил Верховную следственную комиссию по делу декабристов. По пятнадцать часов в сутки — допросы, допросы, допросы. Священным огнем исходило царское сердце — выжечь с корнями заразу либерализма. Вопросы подследственным, что удары, — гневные, прямолинейные.
— Тихонечко, тихонечко, ваше величество, — предупреждал Бенкендорф.Силой не получится, хитростью да лаской надо.
Может, от таких предупреждений и родился донос А. Голицына, будто член следственной комиссии Бенкендорф, помня о своих бывших соратниках по масонской ложе, был весьма субъективен при расследовании дел декабристов. Вроде сочувствовал, стремился отвести от заслуженной кары.
Но доносчик оказался близорук. Пластичный Бенкендорф забыл заповедь масонов о нерасторжимости уз. Иная его вела стезя — нерасторжимость с властью. Поэтому Павлу Пестелю, соратнику по ложе, — смертная казнь. Так же, как Кондратию Рылееву, Сергею Муравьеву-Апостолу, Михаилу Бестужеву-Рюмину, Петру Каховскому. Как иначе! Ведь дворянин Пестель на тайном собрании «Северного общества» заявил: «В случае успеха восстания царскую семью уничтожить». И поддержан был.
Первоначальный приговор — всех четвертовать, но царской милостью отклонен. Снизошла та милость после разговора Бенкендорфа с Николаем: не по-христиански это, четвертовать. И Европе просвещенной царь уже пообещал без единой капли крови. Поэтому: «Повесить!» Бескровный акт. Вот и все, что мог выхлопотать Бенкендорф для соратников по масонской ложе.
Семнадцать лет после того душа не ведала переживаний и была в ладу с делами. А на закате жизни заныла кровавыми сполохами. Но об этом речь впереди.
Государственная безопасность по Бенкендорфу: реальность
Почти восемнадцать лет строил Бенкендорф систему самодержавной безопасности. В центре ее было Третье отделение со своими 72 сотрудниками. От него тянулись струны к жандармским частям. Александр Христофорович добился, что в апреле 1827 года царь подписал указ о создании корпуса жандармов. Части корпуса стали исполнительными органами Третьего отделения. Бенкендорф сам делил Россию на жандармские округа — восемь округов нарезал, в каждом восемь-одиннадцать губерний. На каждый округ назначил генерала и штаб при нем, мудрено названный окружным дежурством, а потом управлением. А в каждой губернии — отделения округа со своим штаб-офицером. В 1827 году в корпусе жандармов по всей России служили 4278 человек.
— Корпус должен быть элитным соединением, — предложил Бенкендорф.
И Николай поддержал его. В корпус отбирали самых развитых, самых грамотных солдат из армейских частей. А для офицеров, коих было большинство, важна была отличная рекомендация или протекция. Как ни сторонилась армия жандармов, а желающих попасть в корпус было больше, чем вакансий: офицеры жаждали стать элитой. Надев голубой мундир, избавлялись от казарменной рутины, серых армейских буден, приобретали независимость, подчиняясь только начальнику округа. Да и платили элите значительно поболе.
Бенкендорф настоял на том, чтобы губернаторы не лезли в деятельность жандармских отделений и не пытались ими управлять. Мало того, он добился с ведома императора, что распоряжения Третьего отделения обязательны для всех государственных учреждений, что сотрудничество с Третьим отделением для министров и губернаторов — их служебный долг.
Безопасность власти, по Бенкендорфу, начинается со сведений о настроениях населения, и прежде всего дворянства, чиновников, образованных людей. Рапорты и донесения жандармских офицеров текли рекой в дом на углу набережной Мойки и Гороховой улицы в штаб-квартиру Третьего отделения. Жесткой рукой в море российской расхлябанности и необязательности добился Бенкендорф выполнения главного принципа: знание общественного мнения для власти — как выверенная карта для полководца.
А дальше понятие безопасности у Бенкендорфа сводилось к наблюдению за министерствами и ведомствами. Третье отделение вмешивалось в их дела, пыталось пресечь злоупотребления, остановить бюрократические нелепости. Тайная полиция помнила указание своего шефа: интересы любого ведомства не должны заслонять интересы государства. Бенкендорф ввел в практику ежегодные отчеты Третьего отделения для царя. По сути это были аналитические записки на основе донесений жандармских офицеров.