— А я думаю, что, если бы ваш отец не был хозяином Эжена, никогда бы бедный малый не впутался в это дело. Скверное дело! Но он не мог ему отказать. Он боялся ему не угодить.
Глядя на этого человека, который был здесь дома, среди своих полей, своих близких, и который вдруг оказался противником, Шарль не знал, нужно ли ему возражать.
— Как вы можете это знать? — само сорвалось у него с языка.
— Как я могу это знать? Что же, вы думаете, что лучше знаете моего брата, чем я? А я знаю, что Эжен никогда бы не полез в это дело, если бы его не заставили. И все из-за вашего отца!
— Не смейте так говорить о моем отце! — закричал Шарль, глядя Люсьену прямо в глаза. — Вы не имеете права обвинять его. Я уверен, что если Эжен помогал моему отцу прятать парашютистов, значит, он сам этого хотел. Никто его не принуждал.
Люсьен пожал плечами, но промолчал. Он нагнулся, поднял серп, положил его на плечо и направился к соседнему полю, где другие жнецы уже снова взялись за работу. Шарль понял, что для Люсьена разговор был окончен. Но не для Шарля. С самого начала он ждал возможности заговорить о самом главном. Он шел рядом с Люсьеном и, когда до поля оставалось всего несколько метров, спросил:
— А Жан? Вы что-нибудь о нем знаете?
Люсьен резко остановился, будто кто-то невидимый ударил его.
— Жан, — сказал он, обернувшись к Шарлю, — мой крестник. Я всегда малость баловал мальчишку, дома-то ему не очень сладко жилось. Раз он даже мне не дает о себе знать, значит, боится.
Он немного помолчал, потом добавил:
— Нет, месье Шарль, Жан, я думаю, скрывается. — Потом протянул Шарлю руку и, не спеша прервать рукопожатие, сказал: — Ладно, не сердитесь на меня, месье Шарль. Страшное дело такая война, как эта. Наш отец погиб в четырнадцатом году в Аргонне. Но он погиб в бою как солдат. Это была настоящая война. Не это свинство! Ну, мне пора за работу, — повторил Люсьен. — Прощайте. — И отпустил руку Шарля.
— Прощайте, — ответил Шарль.
Люсьен ушел, но дойдя до края поля, обернулся и снова подошел к Шарлю.
— Извините меня, месье Шарль. Я как-то не подумал. Вы ведь издалека приехали, а я вам даже ничего не предложил. Мы сейчас будем полдничать. Если хотите...
— Спасибо, — сказал Шарль, — но мне пора возвращаться. — У него было с собой два бутерброда, а главное, он хотел остаться один.
— Как хотите, — сказал Люсьен. — Ну тогда прощайте, может, скоро опять встретимся.
Шарль видел, что он хочет и не решается что-то сказать. Потом на его лице появилось нечто вроде улыбки.
— И не унывайте, месье Шарль. Не унывайте, — повторил он.
И тогда, пытаясь скрыть свое волнение, Шарль тоже улыбнулся.
— Спасибо, Люсьен, — сказал он и, повернувшись, пошел прочь.
7
В конце сентября Шарль вернулся в коллеж, но без радости. Оставшееся позади длинное лето, которое он прожил в таких непривычных условиях, вдали от Ла-Виль-Элу, одинокое и в то же время насыщенное разными занятиями, навсегда отделило его от прежней жизни, которая была лишь чередованием занятий и игр.
Однажды, читая какую-то книгу, он наткнулся на слово «закаленный». Конечно же, он знал его и раньше. Но он применил его к себе. «Я закалился, я закалился в моей борьбе». Постепенно он привык думать о будущем только в связи с событиями, происходящими в Европе и в мире. Он жил сводками новостей и теми сведениями, которые получал от аббата и его друзей. Он с жадностью читал все, что ему попадалось, — о Наполеоне, о войнах Империи; о войне 1870 года, о первой мировой войне, надеясь лучше понять эту войну и обрести надежду. Иногда у него мелькала мысль, что немцы могут в конечном счете победить. Но каждый раз он яростно отбрасывал ее, ведь это значило, что он никогда больше не увидит родителей, никогда не вернется домой, что Франция навсегда останется оккупированной, что все так же будут встречаться на улицах Сен-Л. серо-зеленые мундиры. Никакого будущего. А он сам, для чего он будет жить? Какую выполнять работу? Кому служить? Не могло быть и речи о том, чтобы работать на немцев. Лучше от всего отказаться, стать монахом.
(Расположенное недалеко от Ла-Виль-Элу аббатство Сизен, окруженное лесами, цистерцианское по духу и по форме, суровое, высокое, погруженное в тишину молитв и раздумий, оживляемое лишь пением григорианских псалмов, оно вызывало те же самые мысли и у отца Шарля: «Если мне суждено несчастье потерять твою мать, я бы желал там окончить свою жизнь, если меня, конечно, примут».)
Будет ли это последняя военная зима? Лето уже позади, а ожидаемой высадки союзников так и не произошло. Пройдут еще долгие месяцы, прежде чем на эту часть побережья Ла-Манша обрушится ураганный огонь и сметет немецкие оборонительные сооружения. Шарль всей душой надеялся, что прорыв произойдет не слишком далеко от Сен-Л., что его край будет освобожден одним из первых, что он услышит гром пушек и увидит сражение. Поэтому, когда он вернулся в коллеж, мысли его были далеки от уроков, казавшихся чем-то нелепым и ненужным. Повседневная жизнь с ее чередой условностей, правил, обычаев вызывала у него ощущение чего-то нереального, которое помогало развеять лишь присутствие аббата. Понемногу затихли разговоры о Шарле, а вместе с ними и споры, и ссоры. Странно, но чем ближе была развязка, тем более мрачное молчание окутывало коллеж, скрытый слепыми стенами от взоров и тревог внешнего мира. Среди «старших», к которым Шарль теперь тоже принадлежал, никто не хотел говорить о войне, и было ясно, что никто друг другу не доверяет. Шарль не сомневался, что среди его товарищей многие, так же как и он, а те, что постарше, и больше, участвуют в Сопротивлении, и, может быть, также при посредничестве самого аббата Ро. Но последний, когда Шарль спросил его об этом, раз и навсегда запретил ему пытаться что бы то ни было узнать.